– Изучать‑то я изучал… – задумчиво сказал Пец. – Только, боюсь, нынешнее взрывное развитие мира и для индийских мудрецов составляет немалую загадку.

– А, ну в этом‑то как раз я в своих размышлениях преуспел, могу, если желаете, просветить, и вас. Дело простое.

– Давайте.

– Начнем с турбин, – помолчав, заговорил Корнев. – Это самый удачный тип двигателей, поршневые – паровые ли, внутреннего ли сгорания – только путаются у него под ногами, мешают окончательно завоевать мир. Идею его знали античные греки, а в ход она пошла всего два века назад. Возьмем электричество и магнетизм: основные эффекты – зарядовые, химические, магнитные – знали тысячи лет. Технологические возможности для постановки опытов Гальвани, Петрова и Фарадея – проволочки, лягушки, угли, кислоты и прочее – существовали столько же; а реализовалось все два века назад. Я вам больше скажу: современная электроника – именно современная, полупроводниковая, на кристаллах – могла бы развернуться тысячу лет назад, в компании с электротехникой, разумеется. А химия? – Огромное количество знаний, идей, технологий пылилось от времен ранних алхимиков до середины XVIII века. А книгопечатание, известное еще древним китайцам? А медицина, коя валяла дурака тысячи лет – опять‑таки до времен, когда всерьез началась борьба против эпидемий, за сохранение здоровья и продление жизни бесценных «венцов творений»?… То есть два века назад пришло время . Мы толкуем это в переносном смысле, дескать, наступило время удовлетворения извечных потребностей людей посредством открываемых наукой и технологией возможностей… что, конечно, чушь собачья, потому что большинство потребностей современных людей порождены  прогрессом, открывшимися возможностями, это круговой, вихревой процесс. А время пришло в самом прямом, простом смысле – и вы. Валерьян Вениаминович, знаете – в каком.

– Вы все‑таки скажите сами. Не вербуйте меня в сторонники, рано.

– Я не вербую, но что вы это знаете, уверен. Оно пришло в смысле спада напора несущего нашу планету потока материи, отчего и расплывается, размахривается турбулентная сердцевина – сиречь сама планета. И вы, и я такое видели многажды, так что не увиливайте. А то, что осуществляется все через нашу мощную деятельность по утолению все новых и новых – откуда только берутся! – потребностей и замыслов, означает лишь, что наша психическая и интеллектуальная жизнь есть время, овеществленное в нас.  Или, точнее, в нас овеществлены градиенты растекания потока времени.

– Сильно! – крутнул головой Пец.

– Мысль, между прочим, не моя, я ее у Андрея Платонова нашел. Могучий был ум, не хуже древних риши. В «Котловане» у него сказано: «Дети – это время, созревающее в свежих телах»‑. Кстати, это и к нынешним детям, и к молодым людям относится:они чувствуют в себе свое  время и не могут – не не хотят, а не могут! – походить на нас.

Оба помолчали. Густо было, сейчас в воздухе просмотрового зала от больших мыслей, можно было долго молчать. Но Корнев еще не выговорился:

– Вовсе не обязательно, что это конец для планеты – наша цивилизация. Вы не хуже меня знаете, что у многих миров в MB набор выразительности идет не плавно, а с колебаниями, возвратами – и на спаде эти гармоники повторяются. Возможно, и для Земли так…

– Даже вероятно, поскольку слишком круто наш «прогресс» пошел, – кивнул Валерьян Вениаминович, – не для миллиарднолетней жизни мира эти перемены за века‑секунды. Что‑то должно притормозить.

– Что‑то, да не кто‑то. Не мы, дорогой Валерьян Вениаминович, – горько (так что у Пеца мурашки по спине прошли) рассмеялся Александр Иванович.