не знал, что делает, но это не имело значения. Вскоре она, одной рукой обхватив

его запястье, направляла его, а другой впилась ему в волосы, чтобы удержать

его рот на месте. Потом в комнате долго звенела тишина, и он долго смотрел на

нее, ничего не говоря.

Дэлайла поверить не могла, что еще хоть кто-нибудь может чувствовать то

же, что и она, когда Гэвин осторожно поцеловал ее верхнюю, затем нижнюю

губу и сказал:

– Я  уже твой. Целиком и полностью.

– Уверен? – спросила она.

Он кивнул, скользя взглядом по ее перевязанной руке, и его глаза снова

затуманились. Гэвин проводил ее до дома, приподнял, чтобы воспользоваться

шансом заставить ее голову кружиться от поцелуев, а потом смотрел, как она

уходит в темную тишину дома.

Дэлайле теперь можно о многом думать – о руках и улыбке Гэвина, о его

признании в любви, об облегчении в его глазах, когда она рассыпалась на

кусочки, – и какое-то время это придавало ей сил, потому что, после того как

ушел по дороге, он не появлялся два дня.

Глава двадцать третья

Она

Странно это или нет, но она вполне могла сосредоточиться на уроке, когда

Гэвин был в классе, и жутко беспокоилась, когда его не было. Он не написал

смс, что плохо себя чувствует, не позвонил и не отправил электронное письмо

приободрить ее и сказать, что завтра он придет в школу.

Дэлайла обедала под деревом, слушая болтливого Давала. Он снова и снова

рассказывал об уроке математики, о том, что Кирк Теллер сказал ему за обедом.

Говорил о своей новой обуви, о новой машине отца. У него был миллион слов, и

все они лились нескончаемым потоком.

Дэлайла чувствовала себя до болезненного много знающей. Когда рядом

был Гэвин, она чувствовала себя в безопасности, ведь даже если Дом ненавидел

ее, зато нежно любил его. До прошлой ночи она и не думала, что Дом причинит

ей  настоящий вред, а если бы и причинил, то точно не в присутствии Гэвина.

И теперь Дэлайла поняла, что безопасности нет нигде. Гэвина здесь не

было, но даже если бы и был, это не имело никакого значения. Был ли  сам  он в

безопасности?

Жизнь не должна быть такой, она не должна постоянно пугать. А Дэлайла

не должна постоянно переживать, что дерево подслушивает их разговор, или

что трава отравила бы ее кожу, если бы могла. Она не должна думать, что по

дороге домой ее поджидает опасность, что тротуар внезапно треснет и поймает

ее за лодыжку. Или что ей стоит попытаться не спать ночью.

– Ди, ты вообще меня слушаешь? – Давал наклонился, вырывая ее из

транса.

– Нет, прости.

Он медленно выдохнул, оглянулся на учеников, вдали играющих в

баскетбол. После нескольких долгих минут тишины он спросил:

– Ты собираешься рассказать мне, что происходит?

Она молчала.

– Ты должна понимать, как это выглядит, – сказал он, повернувшись и

указав на ее руку. – А выглядит это так, словно он тебя ранил, или словно  ты

спятила.

Она наконец повернулась к нему, глядя на ветви, а когда они вроде бы не

приблизились, прошептала:

– Я уже пыталась тебе рассказать, как все запутано, но ты мне не поверил.

– Расскажи еще раз, – она скептически взглянула на него, и он добавил: – Я

хочу услышать больше. Думаю… Думаю, теперь я тебе поверю.

– Не здесь.

Дэлайла встала, стряхнула сухую траву и листья с юбки и потащила Давала

к вагончикам, в пустую комнату для репетиций. Она села на ту же скамейку у

пианино, где прошлой ночью сидел Гэвин.