– обычной простудой или несварением, а когда подхватывал грипп, то мог

думать только о маме – чьей угодно – кто убирала бы волосы с его горячего лба

или просто обнимала его.

Он открывал глаза и находил на Столе лекарство, безымянную бутылочку с

этикеткой с подробно прописанной инструкцией. Сок и миска горячего

куриного супа появлялись через миг и исчезали, как только становились

пустыми или остывали. Пианино играло тихие и успокаивающие колыбельные, и он проваливался в сон, не приносящий отдыха, а лишь заставляющий

пропотеть.

Он пропускал день-два, но всегда возвращался, как только простуда

отступала или он чувствовал себя получше.

Но сейчас Гэвин не был болен.

Этим утром в голове зудела необходимость встать, проникала в его тяжелые

сонные конечности. Он ворочался под одеялом, чувствуя неудобство. Не

открывая глаз, он понимал, что в комнате еще темно, и перевернулся на другой

бок, игнорируя позывы мочевого пузыря и спутанные мысли, собираясь спать и

дальше.

Его внимание привлекли звучащие вдали голоса – знакомые голоса, смех и

крики детей, бегущих, как он знал, по улице от конца квартала к школе. Но

было еще рано – ему и на часы не нужно было смотреть, чтобы понять, что у

него есть еще как минимум час.

Больше криков, за ними последовал звук мусоровоза, что проезжал каждую

неделю, когда он выходил.

Гэвин сел, и одеяло сползло на пояс. Озадаченно нахмурившись, он

посмотрел на тяжелые синие шторы напротив него, в щель между которыми

проскальзывали лучи желтого солнца и падали на ковер. В это время года

огромное дерево по другую сторону забора за его окном было голым – лишь

изогнутые ветки, образующие арки. И потому свет медленно озаряющегося

неба каждое утро заполнял его комнату, постепенно сменяя один пастельный

оттенок на другой. Потому он никогда не задвигал шторы, как и не закрыл ими

окно вчерашним вечером.

Убрав волосы со лба, он протянул руку к телефону, но отдернул ее, увидев, что на Столе лежит только шнур от зарядки. Он замер и, вспомнив свои

вчерашние действия, отметил, что перед сном подключил телефон заряжаться.

Гэвин свесил ноги с кровати и подошел к окну. Пол был холодным под

ногами, воздух покалывал по обнаженной коже. С каждым шагом занавески

выглядели все ярче, и свет на другой стороне подтвердил его подозрения: где-то

посреди ночи Дом закрыл занавески и забрал его телефон.

Он отодвинул занавески и выглянул на морозную улицу. В доме он был

достаточно высоко, чтобы видеть пространство за оплетенным виноградной

лозой забором, достаточно высоко, чтобы отметить, что дороги были пустыми,

почти все его соседи давно ушли на работу, несколько отставших еще плелись

вдали по тротуарам в школу.

Было почти восемь утра. Гэвин опоздал. А он никогда не опаздывал.

– Почему меня никто не разбудил? – воскликнул он.

Он оттолкнулся от стены и подошел к большому шкафу, ругаясь в темноте, когда свет не зажегся.

– Свет! – крикнул он. Лампа над головой ожила, и он начал копаться среди

одежды, вытащив из одного ящика джинсы, а из другого толстовку с

капюшоном. Взяв футболку и боксеры, пошел в ванную.

Душ не включился. Гэвин поворачивал вентили один за другим, бросил

вещи на пол и попробовал снова.

– Что за… – начал он, отступив на шаг, после чего снова попробовав

повернуть вентили, глядя, как они легко вращаются, но кран по-прежнему

остался сухим. Он не помнил случая, чтобы душ в Доме не работал. Могла

расшататься ножка стола, скрипеть оконная рама, но на следующий день все

было уже исправлено, и Гэвин никогда об этом не задумывался.