— Хорошая бронза, месье,— говорит Жюль отчужденно.— Девятнадцатый век и вполне умеренная цена.

— Я хотел бы глянуть на что-нибудь еще — Извольте, месье,— говорит Жюль.— Прошу пройти сюда.

Жак-Анри ныряет за прилавок и по маленькой деревянной лестнице поднимается на второй этаж, где в конце коридора находится комната Жюля.

Жюль ногой придвигает стул. Садится.

— Есть новости, старина?

— Рейнике вызвали вПариж,— говорит Жак-Анри.— Техник подслушал междугородную: для Рейнике готовят старую квартиру... На этот раз на Принц-Альбрехтштрассе спохватились, на удивление, быстро!

— А ты ждал иного? Странно было бы, если бы пеленгаторы не засекли твою тройку. Технику удалось еще что-нибудь разузнать?

— Почти ничего. Штаб Рейнике формируется заново, Бергер из абвера — заместитель. Вот и все... Нам понадобятся новые радисты, Жюль.

— А где их взять? Может, объявятся двое из старой твоей пятерки? Хотя бы тот же Жермон...

— Он в маки...

— О-ля-ля!.. А как с сеансом?

— Сначала чашку кофе,— говорит Жак-Анри.

Жюль наливает кофе. Садится.

— Немцы быстро нащупали вас?

— Быстрее, чем хотелось бы. Надо бояться этих кочующих радиокоманд. Нас пеленговали чуть ли не под окнами...

— Всего бояться,— медленно говорит Жюль.— Тебе не надоело это слово — «бояться»?

— Что с тобой, старина?

— Со мной — ничего... Ничего особенного. И не гляди так — надеюсь, ты не считаешь меня рефлектирующим интеллигентом?

— Я так сказал?

— Нет. Но подумал... А ты подумал о другом, что я уже которую ночь вижу во сне свой дом? Ну да... дом, что тут особенного! И лестницу, и каждый раз, под утро, поднимаюсь по ней, ступенька за ступенькой.

Жак-Анри шарит по карманам, отыскивая сигареты. Жюлю снятся ступени дома. А ему самому, Жаку-Анри?.. Для него ночь — черный провал, куда он падает, чтобы утром выкарабкаться и начать новый день; жизнь на пределе, о котором не предупредит ни один врач.

— Ладно, до встречи!

— До встречи, старина,— тихо говорит Жюль.

На улице Жак-Анри поудобнее перехватывает покупку — сомнительной древности вазу, обошедшуюся в четыреста франков, и, ни секунды не задерживаясь на рю ль’ Ординар, направляется в центр, к кафе «Де грас». Здесь его ждет Техник.

8. Сентябрь, 1943. Кастаниенбаум, бюро «Пилатус».

— Еще рюмочку мозельского, Макс? Вы позволите?

— Никогда не пью больше двух.

— И после этого вы будете утверждать, что немцы не рационалисты?

— А вы романтик, мой полковник?

— Конечно! Я родился в горах и впитал их дух.

Осень в горах прекрасна и печальна. Бригадный полковник Лусто отодвигает тарелку с остатками бифштекса и любуется видом. Зелень на склонах еще не начала мертветь, но желтизна вплелась в листву и травы, а кое-где деревья тронул багрянец — предвестник увядания.

— Так что же все-таки случилось, Макс?

— Это ваши люди, мой полковник?

— Сколько их было?

— До понедельника двое, теперь — трое. Они торчат под окнами «Нептуна» с утра до ночи... А может быть, и ночью.

— Вам не будут мешать, Макс.

— O!

Жестокая ирония, звучащая в восклицании, заставляет Лусто беззвучно вздохнуть. Три года этот человек диктует полковнику условия, не желая считаться ни с какими возражениями.

Макс появился в сороковом, пришел в приемную военного департамента и попросил свидания с кем-нибудь из разведки.