Жак-Анри быстро пожимает руку Жюля и встает.

— Можешь войти.

Зарешеченное окно — стрельчатое, застекленное поверху разноцветными осколками, забранными а медную оправу. Стол, покрытый газетами. Несколько стульев — у стен и возле стола. И два немца — уже знакомый лейтенант и щуплый, узкогрудый капитан.

— Документы при вас?—спрашивает капитан на ломаном французском и обращается по-немецки к лейтенанту: — Вы говорили с мим?

— Нет.

— Это правильно, Курт.

Жак-Анри достает удостоверение личности. Капитан сосредоточенно листает, шевеля губами.

— Дюран... Эксперт по фарфору? Это так?

— Там неписано.

— Хорошо. Надеюсь, вы умеете отличить старый мейсенский фарфор от подделки?

— Конечно,— говорит Жак-Анри, ему становится весело и легко.— Фарфор здесь?

— Вот он. Хорош?

Капитан сдергивает газету, складывает ее по сгибам. На зеленом сукне стола два сервиза и несколько бронзовых ваз.

— Нужно иметь лупу? Пожалуйста!

— Нет,— говорит Жак-Анри.

Фарфор новый, не старше пятидесяти лет. Это видно по рисунку: слишком много золота. Жак-Анри берет одну из чашек, дышит на нее; туманное пятно быстро сжимается, сходит на нет. Будь это старый фарфор, микроскопические капельки воды задержались бы в невидимых глазу трещинках, иссекших поверхность глазури.

— Конец девятнадцатого века,— говорит Жак-Анри и ставит чашку на стол.

— Вы не ошиблись?

Капитан, задав вопрос, повторяет по-немецки: «Конец девятнадцатого»,— и многозначительно смотрит на лейтенанта.

— Сколько он имеет цены?

— Рыночная цена — полторы-две тысячи, франков. С аукциона можно получить и больше, если найдется любитель.

Капитан слово в слово переводит фразу, и Жак-Анри видит, как у лейтенанта бешено вспыхивают глаза.

— О черт!

— Спокойнее, Курт!

— Нет, но какая грязная свинья!

— Он пожалеет!.. Спросим о бронзе...

Жак-Анри вслушивается в диалог, догадываясь, в чем дело. Капитан указывает на вазу.

— А это?

— Бронзой занимается мсье Дюпле.

— Хорошо, присядьте... Вот там... И не надо вмешиваться, поняли?

Капитан идет к двери, открыв, зовет: «Дюпле!» — и возвращается к столу.

Жюлю требуется не больше минуты, чтобы понять все.

— Патину нанесли недавно. Может быть, купали в марганцовке, а может, использовали хромистое серебро... Но работа отличная, а чеканка — хоть на выставку!

Капитан переводит.

— Скотина! — мрачно изрекает лейтенант.— Вонючий ублюдок! Он врал, что вещи из Версаля!

— В лагере его отучат...

— А наши деньги?

— Это я беру на себя... Сядьте рядом с Дюраном, Дюпле!

Жюль тяжело плюхается на стул. Шепчет: «Ты понял?» Жак-Анри прищуривает глаз: молчи!.. Большие жулики уличили маленького, пытавшегося надуть их; сейчас, очевидно, последует возмездие.

Капитан выпячивает щуплую грудь. Достает бумажник, а из него — две бумажки по сто франков. Спрашивает:

— Кто из вас разбирается а живописи? Вы или вы?

— Сожалею,— говорит Жак-Анри.

— Мое дело бронза,— ворчит Жюль.

— Хорошо. Получите и можете идти.

Полицейских в коридоре нет, и Жюль дает выход возмущению.

— Хоть бы извинились!

— Уймись, старина!..

Жюль умолкает — они как раз входят в дежурку, на минуту погружаясь, как в омут, в плотную вонь и шум. Сержант за загородкой отрывается от журнала и бурчит ажану у дверей:

— Пропустите, капрал.