— Финансы и промышленность,— комментирует Лютце.— Господин Гаммерштейн работает у Функа, в Рейхсбанке, а господин Цоллер представляет концерн Круппа.

Немцы молчат, и Жак-Анри молчит, лишь Аннет пытается организовать общую беседу, рассказывает о последних новостях, о ценах на антиквариат и предметы искусства, однако гости не выказывают интереса ни к новостям, ни к ценам. В их памяти еще свежи инструкции службы безопасности о поведении граждан империи на оккупированной территории.

— Расскажите нам о Тулузе, мсье Дюваль,— просит Аннет.

— С охотой,— говорит Жак-Анри, соображая, что приехал напрасно.— Но о чем именно?

Бернгардт, пытаясь спасти вечер, разливает вино.

— Шамбертен, господа? Или покрепче?

— А нельзя ли...— Цоллер щелкает пальцами, вспоминая название.— Ах, да, анисовая!

— Это что! — интересуется Гаммерштейн.

— Водка.

— Самая дешевая и скверная,— добавляет Жак-Анри, заставляя Цоллера покраснеть.

Надо изобрести предлог и распрощаться. Оба гостя не в том состоянии, когда от них можно ждать рассказов: весь вечер проболтают о выпивке, осторожно посмеются над геморроем министра Функа, съедят все, что Лютце предложит, и разъедутся, чтобы по возвращении в Берлин развлекать домочадцев историей о том, как французская дворянка из известной фамилии прислуживала им за столом...

— Может быть, экэртэ, господа? — предлагает Лютце.

Гаммерштейн откликается стандартным вопросом:

— Это что?

— Коммерческая игра, — успокаивает Лютце.— Вполне солидная. Но вы не играете?

— Только в покор и шмен-де-фер.

— Да, думать там не надо! — говорит Жак-Анри с таким благожелательством, что Гаммерштейну трудно распознать издевку.— Машинка все делает за тебя: нажал, выбросила карту и сама решила, что дать — очки или «баккара». Главное — не прикупать к девятке.

— Остроумно,— бормочет Гаммерштейн.— В таком случае я за покер.

— А вы, господин Цоллер?

— Я, пожалуй, пойду. Посла дороги я дурно чувствую себя, господа. Надеюсь, хозяева меня извинят?

Что же, не всегда день дает нужных собеседников. Информация не течет в руки, ее ищут, ищут по крохам. Жак-Анри голоден и поэтому задерживается. У мадам за игрой подают бутерброды с пфальцской ветчиной и руанскими колбасами.

— Аннет, вы составите нам компанию? — спрашивает проводивший гостя Лютце.

— Я должна распорядиться. И потом, я обещала редактору показать картину в малой гостиной — мне все же кажется, это не Матисс.

— Хорошо, Аннет, но возвращайтесь поскорее. Мы с Вильгельмом выкурим по сигаре.

В малой гостиной улыбка покидает лицо мадам. Оно становится тусклым и жалким.

— Дюваль, дорогой, Бернгардт так волнуется... Он извел меня разговорами о Швейцарии. Ускорьте наш отъезд.

— Что за срочность?

— Не будьте жестоки — мы оба не выдержим. Вчера приезжал Кнохен, и Бернгардт стал пить с ним и напился. Он боится, он всего боится.

— А вы?

— Я тоже. Может быть, даже больше Бернгардта. Но я француженка!

— Ваша кузина была храбрее. Не обижайтесь, Аннет. За Францию надо бороться.

— Бельфор? О да! Она была храбра. Потому ее и расстреляли. В память о ней я и помогаю вам!

Жак-Анри наклоняется и, едва касаясь пальцев губами, целует руку мадам де Тур.

— Такой вы мне больше нравитесь, Аннет — сердитой. Можете потерпеть еще немного? Ради Франции. Вам ничто не угрожает.

— Но Бернгардт...

— Поговорите с ним еще раз. Скажите в конце концов, что под списками «иностранных рабочих» слишком часто стояла его подпись.