Гранжан позвонил в первых числах марта, ночью:

— Я его видел.

— Кого? — не понял сонный дежурный.

Гранжан объяснил, сказал, что дело срочное, но дежурный гауптштурмфюрер ограничился тем, что сделал запись в журнале и предложил позвонить еще разок — утром.

Мейснер давно уже не видел, чтобы Рейнике бушевал так долго. Гаузнер отправил гауптштурмфюрера на гарнизонную гауптвахту СС и вызвал взвод фельд-жандармерии, чтобы ехать в Сен-Жермен де Прэ.

— Они у меня заговорят...

— Информируйте уполномоченного СД в «Арбайтсайнзатц»,— сказал Рейнике.— Пусть понаблюдает за Лютце.

— Вы против ареста, бригаденфюрер?

— Только этого не хватало! Позовите Гранжана, Мейснер.

Мейснер выглянул в коридор, крикнул:

— Зайдите!

— Простите, Гранжан, что пришлось ждать. У нас мало времени, и я прошу вас коротко — очень коротко — ответить: вы не обознались?

— Нет... Лицо как будто чужое, но это он!

— Аннет де Тур — ваша родственница? Близкая?

— Очень дальняя.

— Ее взгляды, убеждения? Могла она знать, кто такой Дюран?

— Теперь он не Дюран, а Дюваль, редактор из Тулузы. Что же касается Аннет, то она, насколько я помню, всегда была вне политики.

К середине дня с Кэ д'Орфевр поступили данные, что редактор Дюваль проживает на рю Вандом. Мейснер с нарядом ринулся туда, но квартира была пуста — Дюваль на ночевал. Наряд засел в квартире и привратницкой, предварительно отправив консьержа в Булонский лес. Гаузнер предложил информировать Берлин, но Рейнике так посмотрел на него, что комиссар осекся.

День выдался бурный. В сумерках приехал расстроенный Шустер: его пеленгаторы вышли на рации Леграна сразу по двум адресам — на улицах Боссэ и д’Альжери. Команды СС обыскали здания от подвалов до чердаков; наткнулись на запертые квартиры и, выломав двери, обнаружили брошенные передатчики. Радисты ушли одинаковыми путями — по водосточным трубам и крышам. Кто-то их, несомненно, предупредил по телефону.

Шустер выпил две большие чашки кофе и, расстегнув мундир, прилег на диванчик в комнате Мейснера. Лейтенант принес ему подушку, спросил:

— Господин майор подремлет?

— Нет,— сказал Шустер, зевая, и тут же тоненько засопел.

Мейснер накрыл его своей шинелью, осторожно поправил плоскую подушку, взятую во взводе охраны. Шустер чмокал во сие губами и дергал рукой; на рукаве мундира вермахта чернел винкель с серебряным шитьем СД: майор пришил его в первые же часы после прихода приказа о слиянии абвера с Управлением VI РСХА. «Ловко, — подумал Мейснер, — Пора и мне брать свое».

Сколько лет он жил надеждами? Не сосчитать. Другие делали карьеру, становились майорами и штурмбамфюрерамм, а он, Мейснер? Железный крест второго класса и лейтенантский чин?.. Сейчас или никогда!

Где-то близко к полночи его вызвал Рейнике. Мейснер попросил пять минут, получил их и за это время успел побриться, протереть лицо, шею и уши одеколоном. Смочив расческу водой, гладко уложил волосы.

— Завидую,— сказал ему Ройнике.— Вот что значит молодость. Все успевает. Нам бы такую энергию, Гауэнер, а?

— Пусть применит ее на деле,—сказал Гаузнер.— Вы молоды, лейтенант, и выносливы. И, по-моему, у вас есть здоровое стремление сделать карьеру.

— Бригаденфюрер не ошибется во мне, если поручит...

— Да, Мейснер. Я понимаю. Объясните ему, Фридрих.

Гаузнер выплюнул в цветочный горшок кончик изжеванной сигары.

— Придется не поспать, мой милый. Может быть, неделю, а может, и больше. Понимаю, это не очень приятно, но тем не менее необходимо. И полезно для служебного продвижения.