И у Миранды расширились глаза, когда она, наконец, в какой-то мере стала понимать, что за человек скрывался за частоколом острот, и узнавать некоторые из острых граней, скрывающиеся в этом, порой не таком уж и веселым человеком… Однако спецагент не собирался открывать других слабостей и поэтому переложил бремя на плечи Стэннерсли.

– А как насчет тебя, Фред?

– У меня он пространственный, – ответил пилот, обгоняя Кину Суна, но вперив взгляд в пол, не глядя на стены. – Вы видели пример, когда мы впервые сюда прибыли, я имею в виду, в сам Дом Дверей. Я не желал подниматься с пола, пытался вонзить в него пальцы, не мог открыть глаз. Как я вам и говорил тогда, думаю, это из-за того, что я – летчик. Вроде как все мои чувства настроены на это: то есть, настроены на три измерения.

Мне требуется быть – каким? Свободным как птица? – вольным как ветер? Это не клаустрофобия, но, возможно, что-то родственное ей. Поэтому я лично думаю, что вам не нужно беспокоиться из-за того, что я постучу в какие-нибудь двери. Это место и есть мой самый страшный кошмар! По-моему, ничего хуже этого быть не может, и я имею в виду, прямо сейчас! Я испытываю такую тошноту, такую дезориентацию, что меня могло бы просто вывернуть наизнанку. И вывернуло бы, будь хоть что-то у меня в желудке.

Это заинтересовало Джилла.

– Ты хочешь сказать, что если бы бросать кости, стучать в дверь довелось тебе, то мы бы в итоге снова оказались бы здесь? Ну, сама по себе эта мысль интересная и такая, какую стоит запомнить.

Но, слушая Стэннерсли, Джилл снова обдумывал все это дело. Возможно, мысль обнародовать все эти фобии, была, в конце концов, не такой уж и светлой. Наверняка, это послужит лишь тому, что снова сделает их всех четкими, более живыми, легче запоминаемыми. И легче вызываемыми?

И, кроме того, он определенно не хотел, чтобы Анжела говорила о своем кошмаре, с которым она жила, о постоянном ужасе перед ее брутальным, бешеным, ненасытным бывшим мужем. Родом Денхольмом. Да, теперь он уже мертв, но воспоминания о нем были сами по себе кошмарными. Так что, возможно, пора сменить тему. И поэтому Джилл внезапно произнес:

– И еще кое-что, – сказал он, пытаясь остановить движение их мыслей, свернуть их в сторону от таких болезненных тем. – Там, в Китае Кину Суна, мы разделились. Возможно, сейчас самое время заполнить некоторые пробелы. Я помню, что очнулся в той бамбуковой хижине и тявкал что-то насчет Барни. Делал я это, потому что мне снилось, будто он снова потерялся. И все же он оказался с Джеком и Мирандой. Вы с ней знаете, что там произошло?

– Случайно знаю, – ответил Тарнболл. – Или, может быть, нет. Барни был с нами в лесу под дождем, прежде чем мы нашли дом Суна; равно как и на следующее утро, когда мы пошли в рыбацкую деревню. А после этого… в последний раз я его видел, когда он обнюхивался с парой деревенских собак. Я считаю, что он некоторое время занимался там своими делами, а когда покончил с ними, снова взял наш след.

А Миранда добавила:

– Когда мы все убежали в лес, мы с Джеком отделились от остальных. Полагаю, что мне повезло. Находясь с Джеком, я была в куда большей безопасности. Он – мастер по этой части – скрываться, не попадаться и так далее. Мы увидели, что вас взяли в плен, а также, в каком направлении улетели те вертолеты. Поэтому мы вернулись по собственным следам туда, где нас застигли врасплох, подобрали, что смогли, из оброненного вами добра и как раз снова двинулись в путь – к тому армейскому лагерю, ракетной шахте, когда нас нашел Барни.

Рассказ подхватил Тарнболл.

– Спасли мы только одну сумку-баул, – погоревал он. – Судя по всем разрозненным вещам, какие в ней оказались, это, должно быть, сумка Анжелы.