– Ден тринкен зи драй! – рассмеялась она.

И Тарнболл тоже рассмеялся. Тогда ему следует выпить только три, посоветовала она ему. Да, неужели?

Но при виде пива у него уже слюнки потекли. Бочковое «шультхайс» – Боже правый!

Он протянул ей деньги, но она отказалась, мол, нет, первая бесплатно. И так как он казался таким милым парнем, то она даже принесет ему вторую кружку к его столику. Бесплатно, если он остается и покупает. Э-э, он ведь остается, не так ли? И будет платить?

В голове у спецагента тревожно зазвенела сигнализация, но он все равно кивнул. Да, он останется. Он вдруг начал понимать, почему вообще заявился сюда: его привел инстинкт. И ему требовалось лишь немного времени, чтобы все обдумать, подробно проанализировать.

– Ин ди экке, – указал он на столик в нише стены-перегородки с занавесом из унизанных бусами нитей, где парочка могла найти хотя бы небольшое уединение.

Но в подобном заведении парочка кого?

К его столику вели две покрытые ковром ступеньки, и он стоял за парой замызганных комнатных растений в ненадежно уравновешенных терракотовых кадках; с этого наблюдательного пункта ему открывался приличный обзор почти всего зала по его сторону изгибающейся дугой перегородки. Заняв свое место, сидя спиной к наружной стене, он обвел взглядом помещение. Правда разглядеть чего-либо не очень-то удавалось. В «Альт Дойчехаузе» всегда царил своего рода вечный мрак, даже среди бела дня.

Народу еще не набилось битком, и не набьется еще часов до десяти, а то и десяти тридцати. А потом он повалит сюда толпой, главным образом, неудачники. Что же касалось геев, то они направятся в «Сумеречный Драй унд Драйциг» неподалеку от Банхоффа, железнодорожного вокзала Шарлоттенбурга, откуда он только что и приехал. А «туристы», те, кто пришел сюда только ради пива, они скоро сцепят руки и будут раскачиваться направо-налево под мелодии одетого в ледерхозен, хлопающего по коленям ум-па-па, ум-па-па оркестра в «Хофбраухаузе» на Курфюрстендам.

И в то же время у Джека Тарнболла зуд пробегал по каждому корню каждого волоса на голове, когда он смотрел на белую шапку пены на своем пиве. Когда спецагент поднял кружку, у него дрожала рука. А когда он прикоснулся к ней губами, то затрепетал уже всем телом. Дармовое пиво, здесь в Берлине. Да при том еще «шультхайс». И никакого Спенсера Джилла, способного остановить его, никакой Анжелы Денхольм, способной разозлиться на него, и никакой… никакой Миранды.

Личный ад Джека Тарнболла? Ладно, тогда кто же он тут? Падший ангел? В таком случае – и оставляя за скобками отсутствие Миранды – все могло обстоять лишь так, что он пал в обратную сторону, из ада в рай!

И снова он спросил себя: да ну? Но этим синтезированным кошмарам полагалось воздействовать совсем не так, не правда ли?

Он снова окинул взглядом помещение и прислушался. Тихие, журчащие голоса; звон бокалов, бутылок; грохот музыкального автомата, вероятно, наверху. Теневые фигуры, видимые сквозь клубы сигаретного дыма; пылание кончиков сигарет; лица в профиль, мерцающие под жужжание кинопроекторов. И черно-белые фильмы на стенах, искаженные тела, гротескные акты.

И запах пива и шнапса.

Тарнболл снова поднял кружку. Быть или не быть?

Ад или рай, или смесь того и другого?

Через несколько минут кельнерша – та, смахивающая на панцер барменша, – подошла к нему со второй кружкой пива. И на этот раз:

– Эссен, – попросил он. – Хабен зи этвас? – Он шлепнул двадцатку на стол, накренился вперед и сжал ей бедро.

– Боквюрст? – она игриво шлепнула его по руке. – Одер шинкенбротхен?

– Сэндвич с ветчиной? Да! – одобрил спецагент.