Раздался оглушительный взрыв, за ним — треск зенитных орудий.

— Да, это бомба, — кивнул Моско. — Осторожней, мадам Селье, еще одна ступенька! Ну вот мы и пришли.

Все обитатели дома сгрудились в тесном сыром проходе — самой безопасной части подвала. Жан Моризо́ со второго этажа (все звали его просто мосье Жан) принес с собой свечу и поставил ее на один из ящиков. Сам он сел на другой ящик, рядом с крепким седым мужчиной — папашей Лампьо́ном с первого этажа. Увидев вошедших, Жан сразу же встал и предложил свое место Эвелине.

— Здо́рово бьют! — сказал папаша Лампьон своим зычным голосом. — Право слово, мне это напоминает Арденны, 1917 год!

— Нечего сказать, приятное воспоминание! — усмехнулся Жан, тщательно приглаживая светлые волосы. — А меня так просто тошнит от всех этих сирен! Неужели нас не могут оставить в покое?

Мадам Кэлин неодобрительно покосилась на него. Два месяца назад ее сын бежал в Испанию, чтобы оттуда пробраться в африканскую армию союзников. И настроение у консьержки было воинственное.

— Хороши бы мы были, если бы все рассуждали, как вы! — резко сказала она. — Счастье, что мой сынок не из таких! Что ж, по-вашему, не надо бить Гитлера?

— Что вы! Конечно, Гитлер — чудовище, — слегка устыдившись, буркнул Жан. — Я вот о чем: все эти продовольственные карточки, воздушные тревоги — разве это жизнь? А конца не видно! Да еще в комнате стужа… и вообще…

Он хотел было привести другие доводы, но, не найдя их, умолк и начал старательно поправлять галстук. Мишель растерянно уставился на него. Какую чепуху несет Жан! А ведь прежде Мишель его уважал, потому что Жан служил в аптеке и всегда был подтянут и хорошо одет.

— Ну, что ты скажешь? — тихо спросил он Жоржа.

Жорж громко фыркнул.

— Жан просто трус! — сказал он. — Он боится бомб! Наверно, когда он был мальчишкой, его лупили в школе на всех переменках, а он даже не давал сдачи! Слушай, а ты не мог бы поаккуратнее с наборной кассой, а? Теперь вот твоя сестра обо всем догадалась! А вдруг она при Стефане что-нибудь сболтнет, не нарочно, конечно, а просто так… Если какой-нибудь вонючий шпик вроде него пронюхает о нашей затее, все мы попадем в тюрьму.

Мишель застыл на месте с разинутым ртом. Стефан был их одноклассник, старший сын супругов Гурр, живших здесь же в доме на третьем этаже и державших по соседству москательную лавку. Родители Стефана занимались спекуляцией: они вели торговлю с оккупантами. Говорили, будто они нажили миллионы на перепродаже меховых курток. Они часто принимали у себя немецких офицеров, и с обеденного стола у них не сходили окорока, паштеты, свежие яйца. Гурры были «позором дома», как говорила консьержка. В отместку она всегда вручала им письма с опозданием на три дня. Стефан и Луи, сыновья Гурров, во все совали свой нос, подслушивали у дверей, а когда их заставали за этим занятием, нагло усмехались. Впрочем, жильцы дома старались их просто не замечать, словно они были какие-нибудь невидимки, и никто никогда с ними не разговаривал.

Наконец Мишель очнулся.

— Ну что ты, — сказал он. — Норетта — смышленая девчонка, ничего такого она не сделает! И вообще она просто хвастает, как все девчонки. Где уж ей было догадаться! Просто она заметила, что у нас какая-то тайна, и ей не терпится ее выведать. Что я, Норетту не знаю, что ли!

И он бросил снисходительный взгляд на сестру, которая, присев у ящика, играла с Соланж в куклы. Норетта, перехватив его взгляд, покраснела.

— Кажется, мальчишки смеются надо мной, — сказала она Соланж. — А все из-за твоей куклы! Неужто они вообразили, что она мне нравится! Уродина, да еще одноглазая! И зачем ты взяла ее с собой?

— А если бы в нее попала бомба, — пылко заговорила Соланж, — если бы она умерла?! Разве я могу без нее? У тебя есть Фанфан, он все равно что кукла, а у меня никого нет.