Ласкаль бросил на него взгляд, и Ситон неожиданно смутился. Очень глупо, но он с самого начала аудиенции завидовал Мейсону из‑за того, что священник обращался к Николасу «сын мой». Ласкаль дважды так его назвал. Ситон, как ребенок, обижался за то, что в их общих воспоминаниях ему не было места. И теперь Пол понял, что святой отец увидел обиду, написанную на его лице.

– Клаус Фишер умер в Буэнос‑Айресе весной тысяча девятьсот восемьдесят третьего года, – сказал Ласкаль. – Он прожил восемьдесят восемь лет. Это была длинная жизнь. И такой человек вряд ли захочет расстаться с ней добровольно. Тем не менее двенадцать лет назад он все же умер. Как сообщалось, мирно, во сне. Через пять месяцев после его кончины вас навестил в лечебнице человек, по описанию имеющий много сходных черт с Фишером.

Ситон кивнул.

– Разумеется, не тогда, когда он стал старым и дряхлым. Но в пору расцвета сил. Вспомните о его полноте, вычурных костюмах и, наконец, о сигарах. Вспомните о его познаниях в оккультизме. Любил ли он музыку?

– Я заходил к нему всего однажды, – ответил Ситон после короткого раздумья. – Я тогда снимал комнату в Далстоне. Отказывал себе во всем, чтобы скопить на билет до Штатов. Я был обязан сообщить в лечебницу мой новый адрес. Вероятно, именно там он его и раздобыл. Однажды утром почтальон принес мне от него записку с приглашением на чай. Как я уже сказал, я был там всего раз. У него была просторная квартира в шикарном доме у вокзала Виктории. Он показал мне музыкальную комнату. Там стояла стереосистема, которая, вероятно, обошлась ему в несколько тысяч фунтов.

– Это невозможно, – заметил Мейсон.

– Боже мой, – выдавил Ситон, – гипноз…

Он вспомнил слова Пандоры из ее дневника о том, что она сама подверглась гипнотическому воздействию Фишера, оказавшись с ним наедине в тесной каюте во время той штормовой переправы. Пол стиснул голову ладонями. Ласкаль подошел к нему, положил руку ему на плечо и сильно сжал.

– Мужайся, сын мой, – сказал он. – Ты ни в чем не виноват. К таким встречам невозможно подготовиться заранее.

– Вы действительно думаете, святой отец, что это он? – спросил Мейсон.

– Могу со всей уверенностью сказать только одно: до восемьдесят третьего года нет ни единого свидетельства существования Малькольма Коуви, – пожал плечами священник.

– Они очень изобретательны, – сказал Ситон.

– Никакие не «они», Пол. Враг у нас всегда один, – нахмурился Ласкаль.

– Но я видел их, святой отец! Они пытались причинить мне вред.

– Это лишь проявления.

– И Коуви – тоже проявление?

– Пол, – торжественно произнес священник, – ты назван в честь святого апостола Павла.

Отеческий тон Ласкаля куда‑то исчез, а в голосе зазвучал металл. Его собеседники напряглись. Время было уже позднее – около двух ночи. Но отец Ласкаль, несмотря на преклонный возраст, вовсе не выглядел утомленным.

– Фишер горит в аду, – произнес он скрипучим голосом. – Они все горят в аду – все те, кто были рядом с ним в то время и в том месте. Может быть, Коуви – человек, а может быть, нет. Он просто прислужник, марионетка. У нас один враг со времен первого грехопадения. Это он. Вы оба совершите роковую ошибку, если забудете об этом.

Ласкаль направился к одному из книжных шкафов, сунул руку в прорезь сбоку сутаны, где скрывался карман, и извлек оттуда очки. Затем, расправив проволочные дужки, он надел их и принялся водить пальцем по полке. От Мейсона не укрылось, что даже в очках святой отец отыскивает нужную книгу на ощупь, определяя ее по фактуре и ширине корешка.