— Ручаюсь! — с чувством сказала девушка, набрав по дороге из церкви букет первых подснежников, что проклюнулись на солнечных и защищенных от ветра склонах холмов, — ручаюсь, что никогда не будет больше такой отвратительной, унылой зимы, как нынешняя.

За последний год Натан и Хестер неузнаваемо переменились. Прошлой весной, когда Бенджамин еще подавал больше надежд, чем страхов, его отец и мать выглядели тем, что я мог бы назвать «крепкой пожилой парой» — четой, еще способной поработать на славу. Теперь же (и виной тому было не только отсутствие сына) оба они казались дряхлыми и слабыми, точно каждодневные заботы ложились на их плечи слишком тяжкой ношей. Ибо до ушей Натана долетели поистине горестные вести о его единственном сыне, и старик с сумрачной торжественностью пересказал их жене, особенно напирая на то, что все это слишком ужасно, чтобы в это поверить, и все же «Помоги нам Господь, если он и вправду такой дурной мальчик!» От бесчисленных слез глаза несчастных родителей иссохли и ввалились, и старики долго сидели бок о бок, вздыхая и дрожа и не смея даже взглянуть друг на друга, а потом Хестер сказала:

— Не надо ничего рассказывать девочке. Юные сердца так легко разбиваются, и она еще, чего доброго, вообразит, будто все это правда, — тут голос несчастной матери оборвался сдавленным рыданием, но она взяла себя в руки и продолжала более твердо: — Нет, не надо ничего говорить ей, он раньше ведь был так к ней привязан, и если она не перестанет хорошо о нем думать и любить его, быть может, ее молитвы еще выведут его на верный путь.

— Да услышит Господь твои слова! — откликнулся Натан.

— Господь услышит их, — страстно простонала Хестер и повторила эти заветные слова снова. Увы! Напрасные упования.

— Какое гадкое место этот Хайминстер, — произнесла она чуть позже, словно не в силах больше выносить молчания. — Нигде тебе не наболтают столько всяких глупостей. Хоть одно хорошо — Бесси ничего этого не слыхала, а мы хоть и слыхали, да не верим.

Но если они не верили слухам, то отчего же казались такими печальными и изнуренными, гораздо старше своих лет?

Прошел еще год, настала новая зима, еще тоскливее предыдущей. Однако весной вместе с подснежниками появился и Бенджамин — испорченный, легкомысленный юнец, сохранивший еще, однако, довольно былой привлекательности и развязно-непринужденных манер, чтобы пустить пыль в глаза тем, кому в новинку печать, которую Лондон накладывает на беспутных молодых людей из провинции.

В первый миг, когда он только появился на пороге чванливо-напыщенной походкой и с выражением небрежного безразличия — отчасти напускного, отчасти настоящего — его престарелые родители преисполнились благоговейного восторга, словно перед ними предстал не родной их сын, а самый настоящий джентльмен. Но безошибочный природный инстинкт очень скоро помог им распознать, что принц фальшивый.

— И что он только имел в виду, — сказала Хестер племяннице, едва они остались одни, — этими своим замашками? И слова он выговаривает так жеманно, словно ему подрезали язык, а не то и того хуже — трещит, как сорока. Охо-хо! Лондон портит человека не хуже августовской жары. Каким красавчиком он был, когда уезжал, а теперь-ка погляди только на него — вся кожа в складках и морщинках, точно первая страница прописей.