— Ну а если и так, — вмешалась Бесси, стянув передник с раскрасневшего лица и распухших глаз, — тут нет ничего дурного. Парни, они ведь не то, что девушки, их ведь к подолу не пришьешь и дома не удержишь. Молодому человеку в самый раз белый свет поглядеть и себя показать, прежде чем остепениться.

Рука Хестер нащупала руку Бесси и благодарно пожала ее. Обе они были готовы до последнего защищать их отсутствующего любимца от любой хулы. Натан только и сказал:

— Да ладно тебе, девочка, не кипятись так. Что сделано, то сделано, а хуже всего, что сам я это и затеял. Нечего мне было растить парнишку барином. А теперь самим и расплачиваться.

— Дядя, милый дядя, ручаюсь, он не будет тратить слишком много! А я уж как-нибудь сумею подсократить наши расходы по хозяйству.

— Девочка! — торжественно произнес Натан. — Я ведь не о деньгах говорю. Нам приходится расплачиваться не монетой, а тяжестью на сердце и тревогой в душе. Лондон — это такое место, где правит не только король Георг, но и сам дьявол. Мой бедный сынок и тут-то едва не попал к нему в лапы, а уж что будет, когда он сам полезет ему в пасть, и подумать-то страшно.

— Не отпускай его, отец! — взмолилась Хестер, которой впервые открылся такой взгляд на вещи. До сих пор она успела подумать единственно о своем горе от разлуки с ненаглядным сыночком. — Отец, коли ты так считаешь, придержи его дома, у нас на глазах, так оно вернее будет.

— Нет! — возразил Натан. — Он уже вырос. Подумай, ведь мы даже и сейчас не знаем, где он и чем он занимается, а еще и часа не прошло, как он нас покинул. Нет, матушка, он уже слишком большой мальчик, чтобы его можно было усадить обратно в люльку или удержать дома, положив поперек крыльца стул вверх ножками.

— Как бы мне хотелось, чтобы он так и оставался младенцем у меня на руках! Горек, ох как горек был день, когда я отняла его от груди, и мне кажется, что с каждым его новым шагом к совершеннолетию дни мои становились все горьче и горьче.

— Ну-ну, родная моя, не дело так говорить. Благодари Провидение, подарившее тебе такого большого сына, ростом аж в пять футов одиннадцать дюймов, и такого здорового, что он даже ни разу не болел. Не пристало нам осуждать его за легкомыслие, правда, Бесси, крошка? Он вернется через год или чуть больше и мирно заживет в тихом городке с милой женушкой, которая сейчас сидит не так уж далеко от меня. А как мы состаримся, то продадим ферму и купим домик рядом с домом адвоката Бенджамина.

Так добрый Натан, хотя у самого него было тяжело на душе, старался успокоить своих женщин. Но из всех троих именно он дольше всех не засыпал в ту ночь, и дурные предчувствия терзали его куда сильней, чем их.

— Боюсь, я неверно обращался с мальчиком. Боюсь, я не так воспитывал его, — вот какие мысли не давали ему уснуть до рассвета. — С ним что-то не так, иначе все кругом не смотрели бы на меня с такой жалостью, едва лишь разговор заходит о нем. Я-то понимаю, что это значит, но гордость не дает спросить. И адвокат Лоусон тоже все больше отмалчивается, когда я справляюсь у него, как там дела у моего паренька и хороший ли выйдет из него законник. Смилуйся Господь, над Хестер и надо мной, если наш сын сбился с пути! Смилуйся, Всевышний! Но может, это просто бессонница навевает на меня всякие страхи. В его возрасте я тоже мог просадить все деньги, что только попадали мне в руки. Но я сам зарабатывал их, а это совсем иное дело. Что ж! В наши лета тяжело воспитывать дитя, а мы слишком медлили с тем, чтобы им обзаводиться!

На следующее утро Натан оседлал кобылу Могги и отправился в Хайминстер повидаться с мистером Лоусоном. Любого, кто видел бы, как он выезжал со двора и как вернулся, поразила бы произошедшая с ним перемена — перемена, столь сильная, что ее нельзя было объяснить просто усталостью, естественной для человека в его возрасте после слишком тяжелого дня.