Когда женщина начала свой рассказ, Алексей понял, что если даже его сейчас не обманывают, то с тварями, поселившимися в его доме, он ничего не сможет сделать и люди обречены, даже если уедут. ОНИ их отметили и хотят именно их.

Костя пребывал в шоке. Каждый день ознаменовывался новой победой отца над собственным недугом. Сегодня он вышел (правда, с помощью Фариды) на кухню и без умолку говорил. Рассказывал истории молодой красивой девушке, будто это он за ней ухаживал, будто он этот год не прожил как растение, а был где-то в командировке или отпуске. Жизнь налаживалась.

Нет, радость была, но он ее уже не замечал, потому что каждый час в этом доме приносил что-то новое и почти всегда шокирующее. О вчерашнем вечере он и вспоминать не хотел. Истерика Наташи (сначала у отца в комнате, а потом у них в спальне) не походила ни на одну, что у нее были год назад. Тогда была трагедия, сейчас… он не знал, что было сейчас. Может, ее тоже врачу показать? Наташа, всхлипывая и глотая слова, рассказала, что на кровати лежал мужчина, как две капли воды похожий на Костю. Она уверяла, что он вышел из кабинета вместе с ней и поднялся на второй этаж. Когда она поняла, что камеры показывают ей настоящего Костю, Наташа обернулась и увидела… Тут она прервала рассказ, и Костя хотел обнять жену. Но она отстранилась и, улыбнувшись, произнесла:

— Там, у стены, стоял наш мальчик. Илюша в желтой рубашке, в которой он читал стихи… Он так любил эту рубашку…

Костя едва не закричал, что это ты любила ее, а не он. Это ты надевала на него эту тряпку, в которой он походил на птенца канарейки.

— Он улыбнулся мне. Я так обрадовалась, что захотела обнять его. Протянула к нему руки… он протянул в ответ.

Она снова замолчала. Улыбка исчезла, лицо стало хмурым, нижняя губа затряслась, как у обиженного ребенка.

— Он протянул ко мне все свои шесть ручек.

Бред!

Костя хотел поверить ей, он даже готов был поверить во все это, но… Он вспомнил девочку в подвале, отвратительного мальчишку, рассыпавшегося на мелкие лоскутки паленой бумаги, превратившийся в пепел, слипшихся и пылающих неваляшек, набитых в сейф, дохлых крыс… Последнее, кажется, было сном. Сейчас ему казалось, что все, что он вспомнил, было сном. Затуманенные, нечеткие контуры, выдуманные его же мозгом, и ни одной детали. К концу рассказа Наташи Костя был уверен, что ему снились кошмары, а жена, мягко говоря, не в себе. Костя уложил ее спать, сам лег и, поворочавшись немного, уснул. Ему приснился эротический сон. Костя в нем помогал включить видеокамеру шестирукой девочке, которая собиралась снять, как занимаются сексом его отец и Фарида. Костя не был против этого действа, он был возбужден и рад. Причем ни того ни другого он не скрывал.

Костя завел машину и посмотрел в зеркало заднего вида. Отец сидел и, нахмурившись, рассматривал руки, сложенные на коленях.

— Пап, все нормально?

Какое-то время ничего не происходило. Костя почувствовал себя идиотом. Нет, он разговаривал с отцом и раньше, но тогда он не ждал ответа. Сейчас он его ждал, хотя не верил в столь быстрое выздоровление.

— С каждым днем все лучше, — произнес старик.

Костя вздрогнул, но ничего больше не сказал. Он выехал на Шоссейную и повернул в сторону Узловой. Тишина напрягала, поэтому Костя включил приемник. Маменко рассказывал очередную байку, но Костя так и не смог отвлечься на юмориста. Он думал об отце, о жене, о сыне. Именно в такой последовательности. На данный момент его больше всего волновало здоровье отца и только потом срывы жены. В сознании еще всплывали тусклые отрывки (сна?), якобы противоречащие диагнозу, который Костя поставил супруге, но он быстро их отгонял куда более важными заботами. Ему нужно поставить на ноги отца. Хотя он справляется и без его поддержки.