Краем глаза Костя увидел движение в зеркале заднего вида. Посмотрел. Отец сидел, глядя на руки. Но что-то все равно Костю заставило насторожиться. Он время от времени поглядывал в зеркало заднего вида, но так ничего подозрительного и не обнаружил. И, только когда проехал под мостом трассу М4, успокоился.

Впереди Костя увидел белый «Фольксваген Транспортер». Сначала он очень медленно двигался по обочине, включив аварийные огни, потом остановился, и из-за руля вышел мужчина в толстовке и едва не бросился под колеса Костиной «Надежды». Кабанов вильнул, выровнял машину и припарковался в пятидесяти метрах от аварийного авто. Выдохнул, вдохнул. Посмотрел на руки. Они тряслись. И только потом повернулся к отцу. Тот сидел как ни в чем не бывало. Все так же смотрел себе на руки.

— Слушай, ты водитель, я водитель, выручи, а?

Костя дернулся и посмотрел в сторону говорившего. Перед ним, сверкая золотыми зубами, стоял цыган, скорее всего, тот из «Фольксвагена». Костя хотел немного унять дрожь в руках и пойти разобраться с этим мудаком, но сейчас опешил. Мудак застал его врасплох. Он не мог сообразить, что ответить.

— Мы с Румынии едем…

Костя поймал себя на мысли, что не разглядел номеров машины. С другой стороны, зачем ему врать?

— Беда случилась — денег нет, соляры нет, кушать нет.

— Чем тебе помочь?

Костя даже вжал голову в плечи. Как в детстве. Недовольство отца он узнал бы и через десять лет.

Цыган заглянул в приоткрытое окно.

— Отец, я вот тебе печатку дам. С руки, свою. А ты мне пять тысяч. Детей накормить хотя бы.

Костя почувствовал, как старик встал и подошел к откатной двери.

Костя не знал, что делать. Страх еще не отступил, но беспокойство об отце задвинуло подальше инстинкт самосохранения. Мало ли что на уме у черноглазого? Толкнет, ударит, ширнет ножом… С него станется.

Костя открыл дверь и вышел на проезжую часть. Отец с цыганом уже подходили к «Фольксвагену». Смуглый что-то доказывал отцу, показывал печатку (Костя даже сейчас видел величину перстня), отец молча ушел вперед. Шел, надо признать, ровно и уверенно, будто не было в этом деле у него годовалого перерыва.

Все равно Костю что-то тревожило. Нужно было просто дать цыгану денег, откупиться. Даже железку эту в руки не брать. Нет, перстень очень походил на золотой, впрочем, как и зубы цыгана, но что-то ему подсказывало, что обман это. Не исключено, что у них действительно нет денег и они кушать хотят — в этой части рассказа правды больше, чем в той, где фигурировал «золотой перстень». Не верил он им.

Олеся замерла. Она не могла себе такого представить. Перед ней был дом с рисунков Ильи. Она даже не поленилась, сняла рюкзак и достала папку с рисунками. Быстро развязала тесемки и выудила из-под своих рисунок племянника. Так и есть, это был он. Будто малыш сидел у противоположного дома и рисовал этот. Может, он здесь был? Олеся мотнула головой. Нет. Она прекрасно знала, что нет. Просто у мальчика был дар. Дар видеть то, что никто не видит. Олеся знала, что это передалось мальчику от Наташи. Олеся часто вспоминала, как Наташка напугала их всех, когда им было лет по семь. Она подходила и говорила, что за ней ходит дядя Сережа, которого нашли пару недель назад за гаражами с проломленной головой. «У него до сих пор мозг на щеках прилипший», — шептала она. Они боялись даже днем, но все равно думали, что Наташка просто шутит, пугает их. Однажды ночью Олеся проснулась оттого, что у ее кровати кто-то стоит. Это была Наташа.

— Лесь, — прошептала она, — он сейчас лежит в моей постели.