|
А ведь вам было бы так легко заставить услышать ваш голос. Мы привыкли разговаривать с Англией. Мы знаем, что всякое замечание, сделанное известным тоном, всегда ею выслушивается. Вы имели все средства заставить выслушать свои указания. О, если бы вы это тогда сделали, — может быть, не одни только ваши войска садились бы в поезда на этом ужасном вокзале. Двести тысяч ирландцев были бы готовы прийти к вам на подкрепление, а не оставались бы у себя дома, собираясь парализовать там такое же количество английских солдат. А вы в это время прославляете Френча как гения, и Китченера как спасителя. Вы не знаете, что все, что только было во власти этого последнего, чтобы подорвать набор в Ирландии, — все это он пустил в ход. Слушайте: когда разразилась война, Джон Редмонд предложил английскому парламенту, не ставя никаких условий, услуги двухсот тысяч ирландских добровольцев. Китченер отказался даже обсуждать включение в войска этих двухсот тысяч. А в это самое время ваши ждали у себя в окопах прибытия английской армии, чтобы она быстро закончила войну. Не без удивления услыхали они, что британские офицеры устраиваются со своими семьями в Булони, Гавре, Кале и снимают виллы на три года, на шесть лет. «Чем был вызван этот отказ лорда Китченера?» — спросите вы меня. Я вам сейчас скажу: есть для Англии нечто более страшное, чем немецкая победа на континенте: это — перспектива, что сто тысяч ирландцев вернутся к себе на родину со знанием военного дела и с сознанием своей силы... И потом, чтобы не прийти французам на помощь до смешного преждевременно, французам и немцам предоставляется взаимно истощать друг друга к вящей выгоде Британской империи... Вот почему, господин профессор, нет сегодня вечером ни одной куртки хаки среди синих шинелей, которых гонят через этот вокзал к Вердену. О, у войны за право — довольно странная изнанка. Пусть солдаты Франции продолжают, — если такова воля управляющих вами, — разыгрывать роль воинов цивилизации! Наши, к сожалению, должен это повторить вам, господин профессор, — наши больше не пойдут. Впредь у них иная цель: быть воинами Ирландии.
— Чтобы привести вас сюда? — сказал с улыбкою г-н Теранс. — Да очень просто. Мне было приказано войти с вами в сношения. Несколько раз делал я попытки встретиться с вами в College de France, но ваши лекции в зимнем семестре уже кончились. Я считал неудобным идти к вам на дом, еще того меньше — писать вам, но я видел себя вынужденным прибегнуть к одному из этих двух способов. Как раз в это время покупка автомобиля дала мне случай познакомиться с Лабульбеном. Нужно отдать ему справедливость, он не отличается ни большою скромностью, ни большим самомнением. Он говорил мне о вас, как об одном из своих отличных друзей. Признаюсь, сначала я не верил, что случай так пришел мне на помощь. Я сомневался, вы ли это действительно. Но в то же время я узнал, что на вас возложен в Доме печати перевод документов на мингрельский язык. И я не мог долее бороться против очевидности. Нет во Франции двух лиц, которые носили бы то же имя Жерар и знали бы мингрельский язык, не правда ли? Я опустил голову, побежденный столь неопровержимым доводом. — Вы мне сказали, что на вас было возложено... — Войти в сношения с вами, вы сами понимаете, — не только для того, чтобы угостить вас моим замечательным бургонским. Это был бы слишком странный способ показать вам, как мы рассчитываем перейти из области слов в область действий. Он посмотрел на часы. — А черт! Наш юный друг сейчас вернется. У меня остается ровно столько времени, чтобы познакомить вас с содержанием возложенного на меня поручения. Тем же спокойным голосом, каким он хвалил достоинства автомобиля Лабульбена, г-н Теранс сказал: — Сегодня 8 марта, господин профессор, — я имею честь сообщить вам, что через месяц, около 20 апреля Ирландия поднимется против Англии, точнее говоря — объявит ей войну. |
