|
По одну сторону от стены лежало картофельное поле, затянутое утренним туманом, сырое и холодное, как гнилой клубень. На поле стоял транспортный дирижабль БА 3627С Сталелитейной Компании Вифлеем Арес «Свет с востока» — двигатели заглушены, салон пуст, люки распахнуты, холодный туман завивается вокруг посадочных лап и втекает внутрь. По другую сторону стены высился Лес Хрисии, Чаща Госпожи, старейшее из всех мест юности мира, в котором святая Катерина собственными своими стальными манипуляторами посадила Древо Мирового Начала. Деревья прижимались к стене, склонялись над ее верхушкой, мрачные и неподвижные, как камни. Их ветви тянулись к картофельному полю, в некоторых местах корни разрушили старую каменную стену, однако преграда устояла, ибо граница между лесом и полем была древнее обозначающей ее стены. Это была необычная стена, построенная для того, чтобы удержать мир за пределами леса.
Это обстоятельство казалось весьма важным трем мужчинам с рюкзаками, пробиравшимся по опушке. Первые шаги прочь от стены в сторону леса превратили их в лиц без гражданства и состояния; изгнанников. Они слышали, как заложенные ими взрывные устройства уничтожили лихтер — деревья странным образом приглушили грохот — и были довольны тем, что теперь не смогли бы вернуться домой, даже если бы захотели. Над картофельным полем обвиняющим перстом поднялся столб дыма. В первые часы они то и дело натыкались на признаки человеческого присутствия: костровища, полусгнившие шкуры животных, неопрятные кучи ржавых консервных банок, но чем дальше они уходили от стены, тем меньше их становилось. Здесь туман, клубящийся в сырых ложбинах и оврагах, казалось, отклонял солнечные лучи, да и само солнце стало далеким и слабым, бессильным проникнуть сквозь лиственный полог. Лес льнул сам к себе, погруженный корнями в великое снотворчество, а трое мужчин осторожно пробирались между деревьями, каждое из которых было ровесником мира. Здесь не пели птицы, не тявкали лисы, не рыкали ягуары, не ворчали вомбаты: даже голоса людей не могли вторгнуться в сновидения леса. Изгнанники остановились на ночевку под огромным буком, возраст которого превосходил воспоминания любого человека. Неправдоподобно высоко и далеко на изузоренном листьями небе мерцало лунокольцо, костерок казался таким крохотным, что отдавал нелепой бравадой; он был способен только выманить мрачных тварей из глубин чащи к границам тьмы. Раэл Манделла–младший сидел на страже и удерживал тьму на расстоянии, читая тетрадь, которую на прощание отдал ему отец. — Возьми ее, — сказал отец. — Она твоя, делай с ней, что хочешь. Можешь ее читать, можешь жечь или вытирать ей задницу. Я отдаю ее тебя как плату за все бесполезные потраченные годы. Страницу за страницей покрывали таинственные математические выражение, записанные изящным почерком отца. Это было переложение рабочих тетрадей доктора Алимантандо, труд его жизни. Для Раэла–младшего они не значили ничего. Он засунул их обратно в рюкзак и сидел, глядя во тьму, пока Севриано Галлацелли не сменил его. Этой ночью беглецам снился не–сон, опустошающий анти–сон, который высасывал символы и аллегории грезящего ума, оставляя только изнуряюще черное ничто, которые заполняет обычно пустые глазницы черепа. Следующим утром трое мужчин двинулись сквозь храм света, кровлю которого поддерживали дубовые колонны. Столбы зеленого солнечного сияния проникали сквозь лиственный полог, мерцая и пульсируя, словно зеленые речные воды, когда ветви шевелились на ветру, но ни единый звук могучего волнения древесного океана не достигал земли. Даже шаги путников проглатывались толстым слоем опавших листьев. В полдень Севриано Галлацелли обнаружил вертолет–разведчик, застрявший в ветвях. Члены команды свисали из открытых люков, мертвые уже так долго, что местные бессловесные сороки успели выклевать им глаза, а на языках вырос изумрудный мох. Маленькое отверстие, прямое, как карандаш, проходило сквозь фонарь кабины, пилота и главный двигатель. |
