— Потому что ты моя дочь. Потому что они считают тебя противоестественной причудой, инженерным экспериментом, моя певчая птичка. Потому что они считают, что своим рождением ты попрала закон, и за это я должен быть наказан.

— Но скажи мне снова, отец, почему они хотят наказать тебя? Разве я не твоя дочь, не твоя певчая птичка?

— Ты моя певчая птичка и моя дочь, но они говорят, что ты не более чем… кукла, или машина, или любой другой неодушевленный предмет, и по закону у человека не может быть такой дочери, — дочери, которую он создал сам — даже если он любит ее больше самое жизни.

— И ты любишь меня больше самой жизни, отец?

— Да, моя вишенка, и поэтому мы уезжаем прочь от недобрых людей, ибо я не смог бы вынести разлуки с тобой.

— И я не смогла бы, отец, я не могу без тебя.

— И значит, мы всегда будем вместе? Всегда?

— Да, отец. Но скажи мне еще раз, что это за место, куда мы направляемся.

— Оно называется Дорога Отчаяния, и это такой маленький и такой далекий город, что известен он только благодаря историям, которые о ним рассказывают.

— Туда мы и направляемся?

— Да, котенок, в самое далекое место в мире. В Дорогу Отчаяния.

Мередит Голубая Гора и его дочь, Рути, были люди тихие. Самые обычные, неприметные люди. В вагоне третьего класса неторопливого грузопассажирского транспустынного поезда Меридиан–Белладонна они совершенно затерялись под грудами багажа других пассажиров, цыплятами других пассажиров, детьми других пассажиров и другими пассажирами. Никто с ними не разговаривал, никто не спрашивал разрешения присесть рядом или свалить на них багаж, цыплят, детей или себя. Когда они сошли на маленькой пустынной станции, их отсутствие заметили только через час и не смогли вспомнить, как они выглядели.

Никто не видел, как они вышли из поезда, как пришли в Дорогу Отчаяния — даже Раджандра Дас, самозваный начальник станции, который приветствовал каждый поезд, прибывающий к его ветхой платформе — и как в двенадцать часов двенадцать минут вошли в Б. А. Р./Отель. Затем что‑то вроде долгой вспышки молнии залило помещение светом, и в эпицентре этой вспышки стояла прекраснейшая из женщин, которую когда‑либо видел мир. Все мужчины в комнате с усилием сглотнули. Каждая женщина ощутила невыразимую потребность вздохнуть. Дюжина сердец раскололась пополам, выпустив всю любовь, какая была в них, и та облаком жаворонков закружилась над невероятным созданием. Как будто сам Бог вошел в комнату.

Потом божий свет погас и остались только темнота и резь в глазах. Когда зрение восстановилось, все увидели маленького, чрезвычайно обыкновенного человека и юную девушка примерно восьми лет — самое заурядное, самое серое существо, которое когда‑либо видел мир. Ибо такова была природа Рути Голубая Гора, девушки поразительно неприметной: впитывать прелесть всего, что ее окружало, как солнечный свет, и сохранять до того момента, как она решала освободить ее в одной вспышке концентрированной красоты. После этого она возвращалась в состояние неряшливой анонимности, оставляя после себя только исчезающий образ невосполнимой утраты. Это была первая тайна Рути Голубая Гора. Вторая заключалась в том способе, которым отец создал ее в генезис–бутыли.

Примечательное событие все еще обсуждалось в Б. А. Р. е, когда Мередит Голубая Гора и его дочь отправились на встречу с доктором Алимантандо. Великий человек работал в своей погодной комнате, заполняя стены неразборчивыми алгебраическими символами при помощи кусочка угля.

— Я Мередит Голубая Гора, а это Рути, моя дочь (здесь Рути поклонилась и улыбнулась так, как было отрепетировано в комнате отеля). Я животновод из Марсарита, увы, неправильно понятый сообществом. Моя дочь значит для меня больше, чем что‑либо еще, но ей нужно убежище, нужна защита от жестоких и опасных людей, ибо моя дочь, к великой моей печали — несчастное простое создание, застывшая в ментальном плане на уровне пяти лет.