Мы давно ничего не ели, и голод сильно давал себя знать. Жан, убегая из дома Штенгера, не успел захватить провизии. Я тоже летел как сумасшедший, боясь быть перехваченным австрийцами, и ничем не запасся, так что мы оба обречены были на голод. Между деревьями летали сотнями вороны, пустельги, масса мелких птичек, в особенности золотистых подоржников, но дичи было очень мало. Редко-редко кое-где попадалаясь заячья норка или несколько рябчиков, прятавшихся под кустами. Но как их поймать? К счастью, в Аргонне нет недостатка в каштановых деревьях, а в это время была как раз пора каштанов. Я пек их в золе, разводя костер из хвороста при помощи пороха. Эта скудная пища несколько утоляла наш голод.

Настала ночь, холодная и темная. Чаща была так густа, что мы с утра прошли очень небольшое расстояние; тем не менее конец Аргонны уже не мог быть далеко. Слышны были выстрелы разведчиков, совершавших разъезды вдоль Эна… Конечно, пройдет не менее суток, прежде чем мы найдем убежище по ту сторону реки, в Вузье или в одной из деревень на левом берегу.

Не буду говорить о нашем утомлении, – нам некогда было думать о нем. Вечером, хотя голова моя полна была тысячью тревожных мыслей, мне хотелось спать, и я растянулся под деревом. Помню, что, закрывая глаза, я думал о полке Жана, оставившем несколько дней тому назад тридцать человек убитыми на лесной лужайке. Помню еще, что, засыпая, посылал к черту этот полк с его полковником и офицерами. Утром я заметил, что Жан, вероятно, всю ночь не смыкал глаз. Должно быть, он все время думал, и как всегда, не о себе; нет, сердце его болело за мать и невесту, находившихся в руках австрийцев, может быть, подвергаясь оскорблениям и грубому обращению.

Итак, в эту ночь бодрствовал не я, а Жан. Должно быть я крепко спал, так как не слыхал стрельбы, раздававшейся на близком расстоянии. Я не просыпался, а Жан не хотел будить меня, и в ту минуту, как мы собирались в дальнейший путь, сказал:

– Наталис, выслушайте меня!

Он произнес эти слова тоном человека, принявшего твердое решение. Я, предчувствуя о чем пойдет речь, прервал его.

– Нет, господин Жан, – сказал я, – если вы хотите говорить о разлуке, я не буду слушать вас.

– Наталис, – продолжал он, – вы последовали за мной из преданности ко мне…

– Да! Ну и что же?

– Пока вопрос касался только усталости и трудностей пути, я молчал. Но теперь дело другое; вам грозит опасность. Если меня схватят, то и вам пощады не будет. Вас ожидает смерть… а этого, Наталис, я допустить не в силах. Уходите же. Перейдите границу… Я постараюсь сделать то же… и если мы не свидимся…

– Господин Жан, – заметил я, – пора двигаться в путь. Мы и спасемся и умрем вместе…

– Наталис…

– Клянусь Богом, я не покину вас!

Мы тронулись. Раннее утро было очень шумно: ревела артиллерия, трещали ружья. Это была вторичная атака прохода Ла-Круа-о-Буа, атака, окончившаяся неудачей, так как противник был слишком многочислен.

К восьми часам опять все стихло. Не слышно было ни одного выстрела. Какая страшная неизвестность! Не могло быть сомнения, что в ущелье произошел бой; но каков был его результат? Не нужно ли нам снова повернуть к Северу? Нет! Я инстинктивно чувствовал, что это было опасно, и что надо было непременно продолжать путь в направлении Вузье.

В полдень мы снова закусили печеными каштанами, единственной нашей едой. Чаща была так густа, что мы с трудом делали 500 шагов, а тут еще внезапные тревоги, выстрелы то справа, то слева и, наконец, самое ужасное, набат во всех деревнях Аргонны.

Наступил вечер. Мы были в расстоянии не более одного лье от Эна и, если ничто не помешает, завтра будем в безопасности по ту сторону реки.