|
Падмири, не отвлекаясь на весь этот гвалт, гнала и гнала лошадку, сначала галопом, потом, когда тропа пошла в гору, размашистой рысью, затем, когда склон сделался совершенно крутым, позволила ей перейти на шаг. Кобыла всхрапывала, учащенно дышала, показывая, что силы ее на исходе. На вершине холма Падмири позволила своей спасительнице передохнуть, а сама прислушалась к ночи, чтобы понять, гонятся за ней или нет. Как ни странно, в лесу было тихо. То ли воины испугались засады, то ли пьянящему азарту погони они предпочли кровавое зрелище, какое сулил им храм.
Итак, одни злодеи отстали, но впереди могли ждать и другие. Падмири, поежившись, предпочла выбросить из головы эту мысль. Тишина ободряла, беглянка, позволив себе расслабиться, оперлась на луку седла. И застонала, жалея свое бедное тело. Она провела на лошади не так уж и много времени, а ей казалось, что эта дикая скачка продолжается уже несколько дней. Суставы ее онемели, спину ломило, а ягодицы, наверное, истерлись до дыр. Интересно, как облегчают свои страдания новобранцы-кавалеристы, чем они смазывают свои задницы после конной муштры? Падмири вдруг покраснела. Не от грубости пришедшей в голову мысли, а от сознания, что ей следовало бы призадуматься совсем о другом. Видимо, Сен-Жермен все-таки схвачен и его хотят принести в жертву Кали. На то указывали и предсмертный бред злосчастного перса, и некоторые намеки конников, охраняющих храм. Так это или не так? Скорей всего, так, ибо и в том и в другом случае упоминалось о некоем порождении Шивы. Падмири не находила в своем постояльце черт, присущих этим мифическим существам. Наоборот, он, по ее мнению, весьма выгодно от них отличался. Но у других имелись серьезные основания считать его именно таковым. Вставал вопрос: что же теперь делать? И разрешить его было совсем не легко. Пустив лошадь шагом, беглянка принялась размышлять. С самого детства Падмири вдалбливали, что все в этом мире движется по воле богов и сопряжено с оборотами колеса. Никто из смертных — ни она, ни кто-либо другой — не в силах что-либо изменить. Любая попытка как-то повлиять на ход событий неумолимо заканчивается большой или малой бедой. Еще ей говорили, что люди, принадлежащие к правящей касте, отмечены особой печатью и что на все их помыслы и поступки проливается вышняя благодать. Падмири было одиннадцать лет, когда ее привели на ночное моление Кали. То, что творилось там, ужаснуло ребенка. Взрослея, она отторгала жуткие воспоминания и все-таки знала, хотя наставники проповедовали смирение, что есть в мире вещи, с какими мириться нельзя. Вот и сейчас, содрогнувшись, Падмири вскинула голову к небу. Нет, вовсе не собираясь противиться воле богов. Просто она дочь раджи, и, следовательно, всеми ее действиями руководят те, что взирают сейчас на нее. Лицо беглянки озарила улыбка, она ощутила, как к ней возвращаются силы. Отвратительное моление идет в храме над Кудри. Основной обряд начнется после полуночи, а к этому времени кое-что еще можно успеть. Если, конечно, кто-нибудь, возможно Ганеша, подскажет ей, как избрать единственно верный путь. Так и случилось. Лошадь вышагнула из чащи на лесную поляну, где вокруг небольшого кострища сгрудилось несколько жалких лачуг. Два старика поддерживали огонь. Половину лица одного из них съела проказа, другой был тощ как скелет. Оба смиренно поклонились подъехавшей к ним всаднице. — Добрая госпожа, прости наши слова, но тебе не следует здесь находиться. Мы ведь неприкасаемые, — глядя в землю, сообщил тощий старик голосом столь же тонким, как и все его косточки, проступающие сквозь кожу. — Я заблудилась, — сказала Падмири, несколько обескураженная тем, что без особенного смущения позволяет себе вступить разговор с низшими существами. |
