Сидим в столовой на станции Шилово. Улицы потонули в воде. В окошко видно, как в лодке пробираются в школу мальчишки, в лодке старик везет на базар поросенка, соседка к соседке с утюгом и связкой белья плывет в лодке. В воде стоят изгороди, столбы телефона, яблони.

— Извините, лещ у нас керосином припахивает,— сказала официантка.

Лещ действительно отдавал керосином. Розовый повар объяснял двум колхозникам, отчего лещи в Оке керосином «стали вонять».

— А может, и нельзя, чтоб не было керосину?

— Не может быть, чтоб нельзя...

— Воскресенский завод, говорите?.. Моя воля, директора одним бы лещом кормил. Он мне: «Не хочу!» А я ему: «Е-ешь!..» Глядишь, посветлела б вода...

Два рыбака от пристани к столовой в плетеной корзине несут лещей. Лещи трепыхаются, норовят выпрыгнуть из корзины.

— Поди ж ты! Живые, а с керосином...

— Эй, там, в столовой! — донеслось с пристани. — Закругляйтесь, капитан любит точность!..

— Что же, вся Мещера керосином побрызгана?

— Да нет, что вы, — поддержал наши мешки на скрипучих сходнях парень с берданкой. — Ока еще не Мещера... Вы капитана порасспросите...

Капитан сказал:

— Я так много видел, ребята, что мне и врать не надо. — Он потер рукавом сверкавшую маленьким солнцем бляху на кителе и показал на часы: время!

У капитана якорь и шрам на руке. На лице под кожей — темные точки, какие оставляют уголь и охотничий порох. Капитанские руки крутнули колесо с рукоятками. Качнулся и поплыл в сторону дебаркадер, большие круги пошли по мутному половодью. Истово перекрестилась старуха, у которой в корзине возятся куры, а поверх полушубка, наподобие ленты с патронами, висят бублики на шпагате. Бросил за борт недокуренную сигарету чернявый, татарского вида мужчина с пустым рукавом. Он везет запасную часть для трактора и все время подкладывает тряпку, чтоб шестеренка не билась о борт. Палуба завалена грудой почтовых посылок, бидонами, мешками семян, завернутыми в брезент саженцами, разного рода покупками из района. Сельский завмаг, одетый в желтый китайский плащ, везет два мотоцикла и пять детских колясок. На ящике с надписью «Не кантовать!», как мушкетеры, в резиновых ботфортах, с ружьями и собакой сидят двое охотников. У ног небрежно лежит добыча — тройка серых гусей.

В центре палубы, на груде мешков и корзин, царевной восседает девчонка в новых резиновых сапожках. Девчонка бережно держит большое зеркало. Девчонке не сидится спокойно. В зеркале отражается то рубка с темным капитанским лицом, то солнце, то бабка с баранками, то молоденький в скрипящих: ремнях милиционер. Милиционер косит глаз в сторону зеркала и, набравшись наконец храбрости, садится рядом с девчонкой. Зеркало успокаивается. Теперь в нем видно воду без берегов, старые ветлы. Старые церкви без крыши и крестов и новые, белого цвета коровники, как в мираже, поднимаются из воды и уходят под воду. На крошечных островах, посреди половодья, стоят аккуратные домики бакенщиков с обязательной цифрой на лицевой стенке: 450... 463... 475... Из домиков капитану машут платком или кепкой. Капитан отвечает коротким гудком.

Плывем два часа. За деревней Тырново от капитанских гудков поднимается первая стая гусей. С криком, на ходу «равняясь в затылок», гуси проходят, едва не задев линялый флажок над рубкой.

Мы с Борисом бросились к рюкзакам, но, пока искали подходящую оптику, гуси скрылись за лесом.

— Ничего, — сказал милиционер, резво прыгнув с мешков,^;— это только начало.

На всякий случай он спросил у нас документы. Семнадцать пар глаз с любопытством глядели на процедуру знакомства. Милиция улыбнулась, козырнула и водворилась на прежнее место.

— Это что ж, на кино, что ли?— спросила бабка, валяя в беззубом рту обломок баранки.