Тобольск вырастил для России химика Менделеева, художника Перова, поэта-сказочника Ершова (автора бессмертного «Конька-Горбунка»). Любопытно: Ершова в гимназии учил отец Менделеева, Ершов же, в свою очередь, стал учителем юного Менделеева-сына. В Тобольске жил композитор Алябьев. Не по своей воле тут побывало много людей, составлявших славу России. Первым ссыльным в Сибирь считают церковный колокол, звонивший в Угличе в день убийства младенца-царевича. Борис Годунов, как говорит летопись, повелел сечь плетьми колокол и после того отправить в Тобольск.

Людей, неугодных царям, побывало тут множество: Радищев, Чернышевский, Достоевский, Короленко... Тут отбывали ссылку многие декабристы. Их имена я прочел на черных могильных плитах. Как будто в отместку за прошлое, история познакомила с местом российской ссылки последнего из царей. В 1917 году Николай II жил тут с семьей. В музее хранится столовый прибор с царскими вензелями.

В музее среди ядер, пищалей, щитов и кучумовских стрел стоит камень с могилы сибирского хана: «Сия жизнь — один час, а потому употребим его на дела». Посетители музея — и тоболяк и приезжий — обязательно замедляют шаги возле этого изречения. Из приезжих я видел много бородатых парней в грубых сапогах и плащах. Это геодезисты, геологи, топографы. Земли вокруг Тобольска, несмотря на давнее присутствие тут человека, разведаны недостаточно, и, может быть, желанная нефть, открытая в этих местах, отыщется ближе к Тобольску. Тогда мы будем свидетелями пробуждения долго спавшего города. Железная дорога, которой так не хватало, ветвясь по Сибири, на этот раз Тобольска не миновала. В 1967 году пришел сюда первый поезд. И уже появились зачатки большого строительства.

Города в отличие от людей могут обретать новую молодость. И тогда они становятся особенно привлекательными. Седина прошлого и кипение молодой жизни — лучшие украшения любого поселения на земле. Пожелаем этой судьбы Тобольску.

ХИВА

У меня дома рядом с самоваром и глиняными грузинскими кувшинами стоит кумган из красной кованой меди. Этот восточный кувшин у меня на глазах ковал старик хивинец. Он сидел на базарной площади в маленьком закутке. На земляном полу горел огонек. Старик подсыпал из ведерка древесный уголь, трогал латаный мех горна и ловко, сноровисто колотил молоточком по медной раскройке. Рядом такой же работой был занят молодой парень. Дробный стук молотков, запах гари, запах жареной рыбы в чайхане по соседству... Два дня я бродил по Хиве со странным чувством, что вижу сон. Хива... Почему-то казалось раньше, что города нет сейчас на земле, что был он когда-то очень давно — Хива, Хивинское ханство... А он есть! Он живет тихо и незаметно, не поминаемый ни в сводках погоды, ни в списках награжденных и отличившихся.

Сначала я увидел Хиву с высоты. Мы делали съемку, и маленький самолет пролетал чуть выше самого высокого минарета. Хорошо было видно высокую оплывшую глиняную стену с башнями и бойницами. Четверо ворот — на юг, на север, на восток и на запад — возвышались в стене. Стена, как серый кушак, плотно обтягивала муравейник старых построек. Казалось, разорвись этот пояс, и город разбежится по пыльной равнине. Так бы и случилось, наверно, если бы город рос. Так ушла в свое время за кремлевскую стену Москва, так вышли из крепостных стен многие старые города. У Хивы рядом тоже растет новый двойник. Но древний пояс стены не разорван, он прочно держит все, что сохранило для нас очарованье средневекового города. Хива — как подарок седых времен.

В самолете я временами забывал съемку, так интересно было разглядывать плоские лабиринты крыш, купола, похожие на бритые головы, башни и минареты, дворцы и домишки. «Вон место, где продавали рабов! Ханские бани!.. Недостроенный минарет!» — кричал на ухо летчик, хорошо знавший Хиву. Синими красками сверкали стены и купола.