Как раз на границе ночи и дня выходим к обрыву долины. Надо спешить, но мы не можем двинуться с места... Каждому пожелал бы прожить такие же полчаса. Кровью светится узкая полоса неба. На потухших вулканах снег, тоже красный — кругом красные пятна. Небо лимонно-зеленое, проступают огоньки звезд. А внизу, под обрывом, у наших ног начинается эта долина — огромный провал в земле. Сейчас свет от зари туда уже не доходит. Чуть-чуть маячат верхушки каменных островов. И снизу, из темноты, поднимается пар, медленно поднимается и превращается в красный туман. Кажется, в самом деле землю творили боги. И вот теперь, усталые, они собрались и затопили в темноте баню...
Бледнеет полоска закатного света. Гаснут верхушки вулканов. Только звезды посылают на землю свет. И все-таки различаются внизу смутные облака пара. Поправляем мешки на плечах и начинаем спуск в темноту.
Для альпиниста наша дорога — сущий пустяк. Но человеку равнинному крутая стена в сыпучих, маслянисто-мягких белых камнях не покажется легкой, особенно в темноте. Из камней сочится вода. Собираем в ладони холодные капли. Еще сотня шагов в темноту — слышно: родился ручей. Еще вниз — уже надо прыгать через бегущую воду. Малюга хорошо знает тропу, иначе мы свернули бы головы. На минуту останавливаемся, надо отдышаться. Неужели мы катились с такой крутизны? Прямо над головой — кромка обрыва. Тропа идет вниз, но уже не так круто. Ручей, который час назад можно было загородить ладонью, теперь сердито шумит; надо почти наугад отыскать в воде камень, чтобы в два шага перепрыгнуть ледяное течение... И вот кажется — мы «в предбаннике». Пахнет серой. Что-то свистит в темноте, булькает...
— С тропы нельзя... — предупреждает Малюга. Какое-то растение метелками бьет по щекам, стебли шеломайника чуть ли не в два человеческих роста поднимаются у тропы. Справа черный обрыв каменной стенки, влево тоже нельзя податься. И только Большая Медведица, хоть и странно висит на небе, все-таки выглядит старым, привычным другом. Иначе можно забыть, что идешь по Земле...
Всему бывает конец. Подъем' по скользкой теплой земле. И вот уже слышен запах старых, прибитых дождями костров. Через десяток минут и мы зажигаем костер. Темнота плотной стеной подбирается прямо к котелку с кашей. Булькает в котелке. И в темноте внизу тоже что-то пыхтит и булькает. Если от костра уйти в темноту, видны блики огня на гнутых березах, а за ними клубится, растекается пар... К полуночи пар находит щели в нашей палатке и холодными каплями оседает на спальных мешках...
Утро. Вылезли из палатки и огляделись. Палатка стоит среди берез на мысу. Земля усыпана мокрым желтым листом, небо голубое и чистое. Солнце только взошло и еще не может дотянуться лучами в провал земли. Голубые тени далеких вершин, снег на горах. А тут, в долине, тепло и пока еще сумрачно, но можно уже разглядеть все краски. Большие желтые пятна на склонах — это березы, зеленые пятна — кедровый стланец, сиреневые глыбы камней вверху, а внизу, под нами, как будто пьяный художник ночью резвился: желтые пятна, синие, серые, красные, вишневая полоса, зеленые пятна. Это глина разных цветов и трава. И все краски перепутаны, стушеваны паром. Из каждой щели струится пар. Немного фантазии — и можно представить войско, которое утром ушло из долины, затоптало костры, и теперь они только дымят. И на всю долину осталась одна живая душа — голубая резвая птица. Ее забота — большие кисти рябины возле нашей палатки...
Вся земля пропитана паром! Шумно, будто из паровоза, с гулом бьет тугая струя, а рядом с тропинкой — тонкая струйка, похоже: спрятался человек и курит в траве папиросу. Еще десяток шагов — облака пара вырываются из большой ямы. А вот чуть ли не целый гектар земли весь в трещинах и разломах, и тоже парует. На свитере, на объективах, на лицах оседают капли воды. Дышать тяжело, пахнет серой и еще чем-то не очень приятным. |