«Не теленка я вырастила, а циника», – подумала Валентина Сергеевна, и взгляд ее упал на руки дочери. Худая, удлиненная ладонь, пальцы с обкусанными ногтями… Однажды она долго, чуть не целую ночь, рассказывала Марине о Петре. Нашло что-то, потянуло к воспоминаниям: может, в самом деле старухой стала… Рассказала о времени, о любви своей, о маленьком Вилорке. Говорила и совсем по-старушечьи всплакивала. У Марины тоже навертывались слезы, но ока их прятала, отворачивалась. Потом весь следующий день Марина ходила задумчивая, отрешенная, даже к книгам не притрагивалась. «Ну и что? – сказала она наконец. – Красивая история…» Слова эти больно хлестнули по сердцу Валентину Сергеевну. Обидно… Но тут же захотелось оправдать дочь. Время другое, зачем же навязывать ей какие-то свои нормы в оценке ценностей? Пусть сама разбирается, в муках, с ошибками. Как бы ни было тогда, в сороковых, все равно для Марины это сейчас история, которую можно прочитать и в книге.

– Но ты, мама, не думай, пожалуйста, что я так сильно нуждаюсь в твоем обществе, – продолжала Марина независимо. – И потому езжай, где тебя больше ждут. Я уже взрослая, обойдусь. Это раньше с утра и до вечера я, как молитву, шептала: «Мамочка, приезжай скорей, мамочка, приезжай скорей…» Меня давным-давно обворовали! – закончила она со вздохом и принялась складывать в шкаф разбросанные вещи.

Этот вечер показался Валентине Сергеевне долгим, не успокаивала мысль и о скором отъезде. Она про себя все еще спорила с Мариной, то ругалась, обзывала ее циником, то вдруг ей становилось до слез жаль ее, и Валентина Сергеевна тихо подходила к стеклянной двери комнаты дочери, прислушивалась, трогала ручку, но так и не вошла. А ночью вместо сна пришли воспоминания своей юности, но не успокоили, как всегда, взбудоражили.

У Марины не было таких мучений – куда поступить после школы. По крайней мере, Валентина Сергеевна не давала ей советов, не толкала ее куда-то, не настраивала. С восьмого класса дочь заговорила о литературе, а к. десятому была готова поступать в педагогический. Единственным невыясненным вопросом для Валентины Сергеевны было: ради чего в педагогический? Ради литературы или педагогики? У Валентины Сергеевны все было сложнее. Первый раз отец повел ее в университет на исторический факультет. Отец был героем гражданской войны, а дети героев в то время пользовались большими льготами. Отец хромал впереди на деревянном протезе в гимнастерке под офицерским ремнем, с орденом в красной розетке на широкой груди. Валентина Сергеевна послушно семенила сзади и выслушивала наставления. «Когда зайдешь к профессору – не трусь, – говорил отец, – помни, что ты из великого рабочего класса, пролетарского происхождения, а он, между прочим, из буржуев. Режь там правду! История сейчас вон как нужна! Наше теперешнее время надо изучать и в учебники записывать…» Вместо бывшего буржуя Валентину Сергеевну встретил маленький человечек в железных очках и с беленькой бородкой. «Ну-с, учиться желаете?» – спросил он и суетливыми руками перебрал бумажки на столе. «Меня папа привел, – робко сказала Валентина Сергеевна, – он говорит, история сейчас вон как нужна…» – «А вы как считаете?» – спросил профессор. «Не знаю…» – пожала плечами она. «Вот когда будете знать, тогда и придете», – улыбнулся профессор. Валентина Сергеевна вышла из кабинета, с трудом затворила высоченные двери, а отец уже был рядом и нетерпеливо стучал протезом. «Не взяли», – сказала Валентина Сергеевна. Отец потом долго ругался, грозился дорубить недорезанных буржуев, однако никуда не пошел, так как страшно стеснялся всех ученых людей, терялся в их присутствии и замолкал, по-мальчишески краснея.