– Я ухожу, гитару мою приберите! - и, не слушая полетевших ему в спину вопросов, быстро зашагал к калитке.

Грязная окраинная улочка была пуста: навстречу Кузьме не попалось ни одного человека. Вдоль разбитой дороги тянулись заполненные водой колеи, и ветер морщил их поверхность, разбивая отражения поникших вязов и вётел.

На кресте церквушки тоскливо орала ворона. Когда Кузьма подошёл к стоящему в конце улицы низкому домику с одним освещённым окном, ворона сняась с места и, продолжая монотонно каркать, полетела в затуманенное поле. Последний красный луч погас на куполе церкви, и стало темно. Кузьма опустил на землю девочку, толкнул калитку, и навстречу ему с крыльца опрометью сбежал Мишка.

– Ой, слава богу! Я уж думал - не явишься!

– Чего сам не пришёл за мной? - упрекнул его Кузьма. - Сестру вместо себя погнал, молодец лихой!

– Нечего ей тут смотреть… - по-взрослому вздохнул Мишка, отходя в сторону и пропуская Кузьму в дом. И, войдя в освещённую горницу, Кузьма понял, что мальчишка прав.

Растрёпанная Данка сидела на полу. Её нерасчесанные волосы чёрной паклей висели по сторонам бледного лица, глаза были закрыты. Данка мерно раскачивалась из стороны в сторону и что-то бормотала. Время от времени на её потрескавшихся губах появлялась странная, почти безумная улыбка.

Повернувшись к напряжённо дышащему ему в спину Мишке, Кузьма шёпотом велел:

– Бери сестру - и дуйте к соседям, к тёте Катерине. Скажи ей - завтра приду за вами.

Мишка вылетел в сени. Кузьма на мгновение закрыл глаза, переводя дыхание. И - шагнул к Данке.

– Что ты? Что с тобой?

Она вздрогнула. Перестала качаться. Не открывая глаз, сказала:

– Поди прочь, ты пьян.

– Что ты… Мы работали как каторжные.- Кузьма сел рядом, взял её холодную руку, которую Данка тут же вырвала. - Что с тобой? Детей до смерти перепугала…

– Не трогай меня! - Данка помолчала, вздохнула, и снова кривая улыбка появилась на её губах. - Знаешь, я умру скоро. Я свою смерть видела.

– С ума сошла? - тихо спросил Кузьма. Данка тихо рассмеялась, и одновременно из её глаз брызнули слёзы.

– Думаешь, вру? Думаешь, вру? Я… Я на двор вышла воды набрать, гляжу - прямо там, у калитки, где калина растёт, - кружится… Цыганочка кружится, молоденькая совсем, волосы распущены, босая… И бусы на ней красные. Я к ней подхожу, спрашиваю: "Чья ты, девочка, к кому пришла?" А она оборачивается, смеётся и дальше пляшет. Пригляделась - а это же я…

– Что?.. - Кузьма едва удержался от того, чтобы не перекреститься.

Данка смотрела на него в упор немигающими мокрыми глазами. Длинная прядь волос упала ей на лицо, прилипла к щеке, но Данка не убрала её.

– Клянусь тебе… Это я была, только молодая, лет пятнадцати, когда ещё при отце с матерью жила. Даже бусы такие же, как у меня были, и юбка синяя.

Стою, смотрю сама на себя, от страха ноги к земле примёрзли… А она покружилась, поплясала - и сгинула. Это смерть моя была, морэ…

Кузьма потрясённо смотрел на неё. Не зная, что сказать, обвёл глазами комнату, взглянул на стол, где стояла початая бутылка вина и лежал опрокинутый стакан. Украдкой потянул носом воздух. Глядя на бутылку, спросил:

– Ты опять пила?

– Да… - согласилась Данка, закрывая лицо руками. - Потом, когда домой пришла… Испугалась очень.

– Сколько говорить - нельзя тебе! - Кузьма не сдержал резкости в голосе, и Данка, подняв голову, изумлённо взглянула на него.