В то же мгновение Данка бросилась на него - беззвучно, как выследившая мышь кошка. Кузьма едва успел отвернуться - рука со скрюченными пальцами полоснула воздух рядом с его щекой. Через минуту отчаянной борьбы он сумел схватить бешено вырывающуюся Данку за запястья, встряхнуть, крикнуть:

– Ошалела?! Уймись!

– Да чтоб ты сдох! Чтоб ты сгорел! Чтоб ты сгинул, сатана проклятая! – кричала она, заливаясь слезами, скаля зубы ему в лицо. - Ты думаешь, я пьяная? Да ты ума лишился, кто ты такой, чтобы мне это говорить? Я - Дарья Степная, я - певица, меня вся Москва знает, весь Питер, а ты кто?! Кто ты, вшивота? Ты сам пьянь беспросыпная, скотина запойная, зачем ты мне сдался? Пусти меня! Пусти! Скажи - звала я тебя? Хоть раз в жизни звала я тебя?! Зачем ты меня сюда приволок, в дыру эту? Подыхать? Да хоть бы ты околел без попа, ирод, как я тебя ненавижу, ка-а-ак… Казимир, Казимир, да забери же ты меня отсюда! Да возьми же ты меня, Казими-ир…

Она вдруг обвисла в руках Кузьмы, кашляя и давясь рыданиями. Он вздохнул. Молча потащил Данку к кровати, уложил поверх одеяла, сам сел рядом. Ссутулился, уставился в стену. Когда сдавленные рыдания рядом начали понемногу стихать, вполголоса сказал:

– Тебе поспать бы хорошо. Завтра утром всё забудешь.

– Как я тебя ненавижу, господи… - прошептала Данка, накрывая голову руками. - Уйди… Прошу, уйди… Не буду больше выть, уйди только, Христа ради.

Кузьма встал, вышел в сени, из сеней - на двор. Там уже было темно хоть глаза выколи. Присев на мокрую, скользкую от грязи ступеньку крыльца, Кузьма вдруг почувствовал, как отчаянно, до рези в глазах, хочет спать. И заснул через несколько минут, прямо на крыльце, прислонившись спиной к отсыревшему дверному косяку и не чувствуя, как падают на лицо холодные дождевые капли.

Проснулся он спустя два часа от окрика из-за забора:

– Эй, морэ! Кузьма! Выйди!

Кузьма вскочил. Не понимая, где находится, растерянно осмотрелся.

Вытер рукавом мокрое лицо, поёжился от озноба. Свет из дома падал в палисадник, освещая стоящую за забором фигуру.

– Ты что на улице спишь, Кузьма? Это я, Матрёша! Я твою гитару принесла!

– Спасибо, - проворчал он, шагая к забору. - Ну, что там у вас?

– Как что? - Цыганка протянула ему через забор закутанную в шаль гитару, блеснула зубами. - Забрали наших соколов час назад. С десяток жандармов прикатило. С песнями выходили, ровно на крестинах!

– Ну, помоги им господи, - равнодушно сказал Кузьма. - Хоть отдохнём день-другой.

– И то верно. - Матрёша вытянула шею, пытаясь заглянуть в окно. - Что у вас случилось-то? Данка здорова? Помочь чего не надо ли?

– Не надо. Спасибо. Ступай. - Забыв попрощаться, Кузьма с гитарой в руках зашагал к дому. Цыганка проводила его глазами, раздосадованно плюнула и побрела по лужам прочь.

Глава 11

– Да что я с вами делать буду? Куда я вас дену, христопродавцы?! И вас перережут, и мне заведение разнесут! Убирайтесь, убирайтесь, проваливайте отсюда! Здесь вам не синагога! В полицию бегите!

Дикие вопли Лазаря Калимеропуло, доносящиеся со двора, заставили спящего Илью открыть глаза и сесть. Сегодня на рассвете он вернулся в рыбачий посёлок после двухнедельного отсутствия - перегонял косяк лошадей из Одессы в Тирасполь - и, едва войдя в комнату, повалился на постель и заснул.

Сейчас уже стоял белый день, Розы рядом не было, а на дворе, как зарезанный, вопил Лазарь. Илья, чертыхаясь, встал и уже натягивал сапоги, когда в комнату, пинком распахнув дверь, ворвалась Роза. Взглянув в её бледное, непривычно злое лицо, Илья сразу понял: что-то стряслось.

– Что там Лазарь разоряется?

– Сукины дети! - выругалась вместо ответа Роза.