Барри вдруг засмеялся — безрадостным, жутковатым смешком.

— Отличная мы с тобой парочка, малышка.

Брошенные любовники, плачущие друг другу в жилетку.

— Черта лысого! — вызывающе воскликнула Молли. — Я не желаю продолжать плакать из-за Кларенса. Не желаю, и все тут! Я отдала ему шесть лет молодости. Целых шесть! Остальные принадлежат мне. Я сделала все, что могла, и даже больше, чтобы стереть саму память о нем, и теперь не собираюсь распускать сопли.

Она допила виски и с такой силой хлопнула бокалом по столу, что разбила. Вскрикнув и выругавшись, схватила левой рукой правую и увидела, что в ладони торчит тонкий и острый, как игла, осколок.

— Стой, Молли! Ничего не делай! — Барри вскочил, быстро разыскал маникюрный набор, достал пинцет и осторожно, но уверенно извлек осколок и торжествующе показал ей. — Ну вот, все в порядке. А то ты могла бы не вытащить целиком. Где у тебя йод и бинт?

Молли не шевелилась, изо всех сил борясь с навернувшимися на глаза слезами. Не от боли, нет, вернее, не от физической боли. За долгие годы, прошедшие после смерти отца, ни один человек не проявлял столько заботы о ней, сколько Барри, которого она знала не больше десяти дней! Она проиграла это сражение, сдалась, упала ему на грудь и зарыдала.

А он обнимал ее и слегка покачивал, давая возможность оплакать тяжелые утраты. Потом поднял на руки, отнес в спальню и уложил на кровать.

— Не у-уходи… — дрожащим голосом попросила она.

— Нет-нет, не уйду. Я здесь. Я с тобой. Поплачь, малышка, поплачь еще. Я буду рядом.

Он сдержал слово. Когда Молли проснулась, было уже светло, и она увидела Барри, прикорнувшего в кресле, которое подтащил к ее кровати. Он все еще держал ее за руку…

Она едва верила своим глазам. Брошенный, оскорбленный, переживающий собственную трагедию Барри провел всю ночь рядом с ней, охраняя ее сон, чтобы она не чувствовала себя одинокой…

И Молли снова расплакалась — но не от горечи и отчаяния, как раньше, а от радости и благодарности. Она утратила так много в этой жизни, пережила столько несчастий — предательство матери, смерть отца, неудачную любовную связь и как завершающий удар — потерю ребенка. И после всего этого, когда казалось, что не стоит продолжать муку этого кошмарного существования, обрела друга. Настоящего. На которого может положиться в трудную минуту.

Барри зашевелился, застонал и открыл воспаленные глаза. С трудом повернул затекшей шеей и снова застонал.

— Черт, как все болит.

Молодая женщина вскочила.

— Давай разотру тебе шею, станет лучше.

— Как же, лучше, — проворчал он. — Когда это массаж помогал от похмелья? Мне виски бы надо…

— На работу сегодня не пойдешь?

Он вздохнул, почесал всклокоченную бороду. Снова вздохнул. Красные мутные глаза постепенно прояснились. В них появилось осознание случившегося, а с ним боль…

— Нет. Ни сегодня, ни завтра. Никогда.

— Но почему?

— Дай мне выпить, малышка, пожалуйста…

Она не стала спорить и побежала в кухню.

Обнаружив, что принесенная Барри бутылка пуста, отыскала оставшийся после празднования чего-то «Мартель». Кларенс обожал его и предпочитал всем другим крепким напиткам. Он откровенно презирал виски и джин, говорил, что это питье плебейское. Не то что благородный французский коньяк.

С чувством злорадного удовлетворения она схватила бутылку и вернулась в спальню. Барри сидел на краю кровати, обхватив голову руками и покачиваясь. Молли тут же налила половину бокала и протянула ему.

— Вот.