«Я ему добываю и эти магнитофоны, и икру, которую он лопает в кабаке, а он считает, что все так и должно быть», – Эдик был точно такой же Орловский номер два, но без его комбинаторского дара и уголовной бесстрашности, приобретенной шефом в местах заключения. Из зависти, себе во вред, так как его дела были делами Орловского, Эдик уже давно вредил, обычно с похмелья, шефу. После праздничного вечера с выпивкой во вторник с утра Эдик набрал телефон Аспида и шепотом в трубку сообщил, что та доска, которую взял у него Орловский в числе других, оказалась «клевая», и шеф сдает ее в среду за четыре штуки. Сумму в четыре тысячи он придумал из желания верней поразить Аспидово сердце. Далее он дословно передал восторги Орловского по поводу проведения Аспида за нос. Засим он замолк. Аспид не любил предателей, но Эдика ценил. Эдик предавал ему шефа из ненависти, а ненависть, любую ненависть, он ценил: «Ненависть – чувство неподкупное». Про себя Аспид решил на этот раз хорошо отплатить Эдику – поить его три дня за счет своей фирмы до полнейшего оскотения. Аспид ненавидел Орловского давно и яростно. Мания величия Орловского, его псевдобарские манеры, привычка разговаривать со всеми презрительно сквозь золотые зубы – все это бесконечно злило Аспида. Но главное, что его бесило, это то, что Орловский не рисковал: он сам не крал, не взламывал замков, не совершал лихих рейдов по бездорожью – все за него делали мальчики. Они крали из тех мест, где работали, совершали прочесы чердаков, колоколен, чуланов. Иконы им старушки несли сами пачками – как никак они – «украсители храма сего». То, что Аспиду давалось в результате рискованной трудной работы, Орловский брал спокойно, как принадлежащее ему по наследственному праву. И дальше Аспид искал сам каналы для продажи на Запад, а Орловский и тут не рисковал – продавал перекупщикам. Доска, о которой шла речь, Спас, с самого начала показалась Аспиду старой и ценной, но то, как Збруйский презрительно отставил ее и сказал: «Шашел один», – ему запомнилось. «Не продешевить бы», – подумалось ему тогда. И, главное, издевается! Обманул, охмурил и позволяет над ним, над Аспидом, издеваться. Он заскрежетал от ярости зубами. Нет, он проучит этого величественного павиана. Расправа будет беспощадной. У Орловского навсегда исчезнет охота играть с ним злые штуки. Он отдает доску в среду. Сегодня же, во вторник, Спас будет снова у него, а на четыреста рублей он «оштрафует» Орловского за похвальбу. Пусть не хвалится.

Джек и Воронок были к его услугам.

«Такое дело лучше всего делать днем. Днем никто не обратит внимания. Вопрос в том, как проникнуть за бронированную дверь. Орловский патологически осторожен. Нужна женщина. О, это извечное „ищите женщину“!»

Кроме Ниночки по степени доверительности никто не мог участвовать в карательной экспедиции. Звонок в музей, и Ниночка отпросилась у начальницы под благовидным предлогом. Аспид бросил ей серьезно:

– Оденься победнее под почтальоншу. Нужно самое простое: «Вам телеграмма, распишитесь», – и ничего больше. «Остальное довершит Ниночкина ослепительная улыбка и железные кулаки Джека. Орловский выходит обычно из дома к вечеру, поздняя птичка».

Часа в три Ниночка Джек, Воронок и Аспид высадились из «жигулей» в старом московском дворе Орловского.