– Господин Франклин прежде всего ученый. К тому же обладающий повышенным самомнением, – Головкин сейчас говорил словами из письма государя, в котором тот именно так характеризовал подходящего к ним Франклина. – Нужно много восхищаться его гением, и просить объяснить некоторые принципы его изобретений. Вот, держи, Семен, парочка его трудов. Написано по-аглицки, но у меня ощущение начало складываться, что я и вовсе только на этом порождении саксов разговариваю и всегда разговаривал.

Орлов кивнул и, неожиданно для себя, крепко обнял графа.

– Береги себя, Гаврила Иванович.

– Это ты себя береги, Семен, – Головкин обнял его в ответ. – Задачу тебе государь задал очень сложную, ты уж не посрами доверие.

– Эх, знать бы еще, что за всем этим стоит, – Орлов выпустил графа из объятий и поправил на голове шляпу. – И для каких целей я везу столько деньжищ, кои должен передать Франклину на «цели добра, справедливости, свободы и демократии»? Да и еще это сделать таким образом, будто едва в обморок, аки девица в тугом корсете, не падаю от его могучих мыслей. Ну все, пора, – и он, бросив задумчивый взгляд на уже приблизившегося Франклина, побежал по сходням на корабль.

Головкин, дождавшись, когда Семен, будучи уже на палубе, раскланялся с взошедшим на борт Франклиным, и, что-то сказав явно заинтересованному американскому деятелю, ушел вместе с тем в сторону кормы.

Развернувшись, Головкин направился к поджидающей его невдалеке карете, чтобы ехать в Лондон. Внезапно дорогу ему заступил молодой еще парень с улыбкой прожженного повесы.

– Гавриил Иванович, ай да встреча, – присмотревшись, Головкин даже отшатнулся слегка, признав в парне одного из плотно попавших в немилость Толстых, за чьей спиной маячили два уже явно нюхнувших пороху унтера. – Да что же ты так от меня шарахаешься, словно испачкаться боишься?

– Такова уж у Толстых слава, что немудрено опасаться подобного, – немного помолчав, ответил ему Головкин. – Но не мне, всего лишь изгнаннику боятся каких-либо последствий.

– Брось, Гавриил Иванович, – внезапно посерьезнев, сказал Толстой и посторонился, давая дорогу Головкину. Пристроившись рядом, медленно пошел рядом, приноравливаясь к медленным шагам своего собеседника. – Все мы преданные холопы государя нашего, Петра Алексеевича. Я вот тут недавно слышал про несчастье с османом произошедшее, ужас просто, прости Господи, – и его губы тронула легкая улыбка, от которой волосы на затылке у Головкина зашевелились. – Петр Алексеевич велел кланяться тебе и организовать мне знакомство с Александром Поупом и Генри Сен-Джоном, виконтом Болингброком. Не бойся, я всего лишь должен им передать, что один маленький мальчик по имени Чарльз Эдвард Стюарт, проживающий сейчас в Италии, очень хочет с ними познакомиться.

– И это будет все, что повелел мне сделать государь? – Головкин остановился у кареты и взялся за дверцу, чтобы ее открыть. Пользоваться услугами слуг он не любил, предпочитая такие простейшие дела выполнять самостоятельно, чем сыскал при английском дворе славу скромнейшего человека.

– Не совсем, – Толстой покачал головой. – Мне крайне важно, чтобы ты поведал мне, Гавриил Иванович, все, что знаешь про Джеймса Стэнхоупа. Чем живет, к какой даме вечерами заглядывает, в общем, абсолютно все.

– Это того, кто место Уолпола занял и сейчас первым министром является? – Головкин нахмурился.

– Да, именно, вот видишь, Гавриил Иванович, – голос Толстого стал вкрадчивым и граф снова почувствовал, как зашевелились волосы на его затылке, словно сама смерть заглянула ему в лицо, – мы отлично друг друга понимаем.