– Не совсем, – Толстой покачал головой. – Мне крайне важно, чтобы ты поведал мне, Гавриил Иванович, все, что знаешь про Джеймса Стэнхоупа. Чем живет, к какой даме вечерами заглядывает, в общем, абсолютно все.

– Это того, кто место Уолпола занял и сейчас первым министром является? – Головкин нахмурился.

– Да, именно, вот видишь, Гавриил Иванович, – голос Толстого стал вкрадчивым и граф снова почувствовал, как зашевелились волосы на его затылке, словно сама смерть заглянула ему в лицо, – мы отлично друг друга понимаем. Не подвезешь до Лондона? – и, не дожидаясь согласия, первым заскочил в карету, а унтеры бодро пристроились на запятках. Головкин лишь покачал головой и полез в карету, думая о том, насколько же сильно государя англичане разозлили, что он идет на такие меры, чтобы им качественно подгадить.

Глава 15

– Поди прочь! – Екатерина Ушакова вскочила с диванчика, на котором расположилась, ожидая выхода императрицы.

– Государыня Елизавета Александровна, позволь я хотя бы Марго кликну, раз моя помощь тебе не мила, – мягкий голос служанки попробовал увещевать Филиппу, которая впервые на памяти Кати повысила голос на прислугу. Молодая императрица всегда старалась быть предельно корректной, помня, что именно слуги знают о своих господах предельно много.

– Если бы я хотела, чтобы пришла Марго, я бы позвала Марго, что здесь непонятного?

– Но…

– Вон! Вон поди! Я хочу остаться одна! – из спальни государыни вылетела раскрасневшаяся служанка, держащая в дрожащих руках щетку для волос.

– Стоять, – холодный голос Анна Гавриловны заставил девушку остановиться и затравленно оглянуться на статс-фрейлину, которая направлялась к ней, придерживая широкие фижмы своего пышного платья. В некоторых моментах Ягужинскую прислуга опасалась куда больше, нежели государыню императрицу, и эти опасения не на пустом месте родились. – Что там происходит? – Ягужинская указала на дверь опочивальни, за которой слышалась просто портовая брань на французском языке, произносимая мелодичным голосом государыни. К некоторым идиомам Анна Гавриловна даже прислушивалась, стараясь одновременно и пытать служанку, и запомнить ядреные словечки.

– Государыню Елизавету Александровну сегодня с самого утра все не устраивает, – служанка всплеснула руками. – То щетка слишком жесткая, то наоборот слишком мягкая, то руки у меня слишком холодные, то… – и она зарыдала. – Я виновата, прости, твоя милость, но государыня не дала мне ее утрешний туалет завершить. Пришлось просто в нетугую косу волосы заплесть и вокруг головы уложить. Так вырвала ленты, назвала неумехой, которая ее уродиной сделать пытается, и вон выгнала. И Марго звать не велела.

– Это я слышала. Государыня об этих своих желаниях, похоже, половину дворца оповестила, а вторая половина, коя знает язык франков, тоже о чем-то подозревает, – спокойно прервала ее Анна Гавриловна. – Что государыня делала, когда ты уже уходила? Если судить по некоторым оборотам, там есть что-то слишком прочное, что невозможно сломать? – служанка, которая была остановлена в тот момент, когда неслась к старшей горничной Марго, приехавшей с государыней из Франции, несмотря на запрет делать это, ненадолго задумалась, а затем решительно выдала.

– Фижмы ломает. А которые на китовом усе – режет. Я ножницы, коими овец стригут еле нашла, когда государыня их сегодня запросила.

– Зачем? – Ягужинская почувствовала, как расширяются ее глаза. Она моргнула, чтобы отогнать картину сломанных каркасов и обвисших тряпками платьев.