|
Внутри, в полумраке, на земляном полу сидела на корточках пара крестьян‑китайцев. Возле них лежала связанная свинья, она положила голову на обутые в шлепанцы ноги старика. Остальное их имущество составлял длинный тростниковый тюк, тщательно перевязанный веревкой. Не исключено, что в нем лежал труп. В одном углу стоял кувшин с водой, рядом с ним – две чашки с рисом. Больше в бараке ничего не было. "Добро пожаловать в зал транзитных пассажиров авиакомпании «Индочартер», подумал Джерри. Пот струился ручьями. Он пристроился к цепочке грузчиков и вместе с ними приблизился к Чарли Маршаллу. Тот все так же пронзительно кричал на кхмерском и трясущейся рукой вносил в опись каждый загружаемый тюк.
Он был одет в замасленную белую рубашку с короткими рукавами. В военно‑воздушных силах любой другой страны золотых полосок на его эполетах хватило бы на звание генерала. Спереди к рубашке были приколоты две американские боевые нашивки, на груди сверкала изумительная коллекция орденских лент и коммунистических красных звезд. На одной нашивке было написано «Убей коммуниста ради Христа», на другой – «Христос в душе был капиталистом». Он стоял, опустив голову, лицо скрывалось в тени от огромной морской фуражки, свободно болтавшейся на ушах. Джерри подождал, пока он поднимет глаза. Грузчики вопили на Джерри, поторапливая его, но Чарли Маршалл упрямо смотрел вниз. Он что‑то подсчитал, внес в опись и яростно рявкнул на кули. – Капитан Маршалл, я журналист, пишу статью для лондонской газеты о вашем друге Рикардо, – торопливо проговорил Джерри. – Я хотел бы слетать с вами в Пномпень и по дороге задать несколько вопросов. При этих словах он положил поверх описи томик «Кандида», из которого осторожно выглядывали три стодолларовые купюры. Если вы хотите, чтобы человек посмотрел в одну сторону, говорили в Сарратской школе иллюзионистов, укажите ему в другую. – Мне говорили, вы любите Вольтера, – сказал Джерри. – Я никого не люблю, – пронзительным фальцетом отрезал Чарли Маршалл, не сводя глаз с описи. Фуражка съехала еще ниже, закрыв лицо. – Я ненавижу весь род людской, слышите? – Он изрыгал проклятья с переливчатыми китайскими модуляциями, но манера ругаться была, несомненно, франко‑американской. – Господи Иисусе, я до чертиков ненавижу человечество! Пусть лучше оно поторопится и само разнесет себя на куски, а не то я лично куплю парочку бомб и живо с ним разделаюсь! Речь пропала даром, слушатели исчезли. Не успел он закончить, как Джерри уже одолел половину стальной самолетной лестницы. – Вольтер ни черта не знал! – завизжал он на следующего кули. – Он сражался не на этой чертовой войне, слышите? Положи это туда, черномазая уродина, и бери другой тюк! Depeche‑toi, cretin, oui? (Поторапливайся, кретин, слышишь? ( ф р.)) Но он все‑таки запихнул томик Вольтера в задний карман мешковатых брюк.
Внутри самолет оказался темным, прохладным и просторным, как собор. Кресла убрали, к стенкам привинтили зеленые дырчатые полки, словно собранные из детского «конструктора». С потолка свисали туши свиней и цесарок. Остальной груз был сложен в проходе, начинавшемся прямо от хвоста. Это не вселило в Джерри надежды на благополучный взлет. Груз состоял из фруктов, овощей и джутовых мешков с надписями «Зерно», «Рис», «Мука», которые Джерри заметил в армейских грузовиках. Буквы были огромными, чтобы их без труда смог прочитать самый неграмотный агент по борьбе с наркотиками, хотя въедливый запах дрожжей и черной патоки, заполнявший грузовой отсек, не требовал пояснений. Часть мешков уложили в кружок, чтобы освободить место для пассажиров, попутчиков Джерри. Главными из них казались два аскетичных китайца, одетых в дешевые серые костюмы. |
