— Вы хотите сказать, что забираете девочку?

Ему стало не по себе — не надо было говорить ей об этом. Он будто услышал чей-то предостерегающий шепот: «Осторожней!» Он оглянулся — конечно, никого не было. В конце коридора закрылась дверь какой-то комнаты — это тоже было как предупреждение. Он сказал ей резко:

— Советую вам больше не запугивать ребенка.

Почему-то ему было трудно сойти с места. Но почему? Бумаги находились в безопасности в его кармане. Однако он чувствовал, что оставляет за собой что-то, что нуждается в его заботе. Глупо — ведь девочке ничто не угрожает. Он враждебно взглянул на грубое, прыщавое лицо хозяйки:

— Я скоро вернусь. Я спрошу у нее и, если только вы…

Вчера вечером он не заметил, какие у нее толстые большие пальцы. Сейчас она спокойно сидела, спрятав их в пухлые кулаки, — считается, что это симптом невроза. Колец она не носила. Она сказала твердо и довольно громко:

— Я по-прежнему ничего не понимаю.

И тут вдруг лицо ее исказилось, одно веко опустилось и она подмигнула ему с какой-то непонятной вульгарной усмешкой. Кажется, совершенно успокоилась и чувствует себя хозяйкой положения, — подумал он. Он повернулся и пошел к дверям. Сердце его все еще стучало в своей клетке, как будто шифром пыталось предупредить его о некой опасности, но он не знал этого шифра.

Мы слишком разговорчивы, — думал он, — типично интеллигентская слабость. Он мог ей все сказать, когда вернется. А если не вернется? Ну что же, в конце концов девочка — не рабыня, ее нельзя замучить в неволе. К тому же лучшая полиция в мире — лондонская.

Когда он спустился в холл, чей-то подчеркнуто почтительный голос произнес:

— Не соизволите ли оказать мне величайшую честь, сэр?

Рядом с ним стоял индиец с заискивающими карими глазами. Он был в ярко-голубом костюме и оранжевых туфлях. Должно быть, это и есть мистер Мукерджи. Он сказал:

— Не могли бы вы ответить всего лишь на один вопрос? Каким образом вы копите деньги?

Уж не сумасшедший ли этот мистер Мукерджи? Д. ответил:

— Я вообще не коплю денег.

У мистера Мукерджи было крупное, открытое, доброе лицо с глубокими складками вокруг рта. Он воскликнул взволнованно:

— Совсем? А ведь многие люди откладывают медные монетки, особенно викторианские пенни. Есть ведь национальные сберегательные общества и строительные кооперативы.

— Нет, я совсем не откладываю.

— Благодарю вас, — сказал мистер Мукерджи, — именно это я хотел знать. — И он начал что-то быстро писать в блокноте.

За спиной мистера Мукерджи появилась Эльза. Она провожала его взглядом. Снова он почувствовал какую-то необъяснимую радость, наверное, от присутствия мистера Мукерджи — все-таки он не оставлял девочку наедине с хозяйкой. Он улыбнулся Эльзе поверх согнутой спины мистера Мукерджи и помахал рукой. Она робко улыбнулась в ответ. Так бывает перед отходом поезда — пока влюбленные и родственники торопливо прощаются, о чем-то просят, стараясь не очень демонстрировать свою нежность или растерянность, у постороннего — вот такого, как мистер Мукерджи, — есть возможность заглянуть в чужую жизнь. Мистер Мукерджи оторвался от блокнота, раскланялся и сказал с несколько преувеличенной любезностью:

— Возможно, мы еще увидимся и так же интересно побеседуем.

Он протянул руку, но тут же поспешно отдернул ее, будто испугавшись, что ему не ответят тем же. На лице его появилась извиняющаяся улыбка.

Д. вышел на улицу, в желтый туман.

Если бы, расставаясь, мы точно знали, на сколько расстаемся, тогда, наверное, мы обращали бы больше внимания и на прощальные улыбки, и на последние слова.