— Седрик! Как могла эта чёртова баба прожить так долго, и никто её не прикончил…

Седрик улыбнулся своей грустной кривой улыбкой, высвободил руку и посмотрел на неё — на её почти одинаковой толщины губы, влажные, полураскрытые, соблазнительно мягкие. Эту женщину он знал уже несколько лет, с этой женщиной он никогда не спал, и эта женщина и отталкивала, и ещё больше притягивала его.

— Послушай! Мне нужно идти. У меня скоро консультация, и до неё мне нужно немножко протрезвиться.

— С какой стати, дорогой?

— Шейла! Ты чудная девочка, но ты… ты опускаешься, когда слишком много пьёшь.

— О Боже мой! И ты туда же.

— Да! И я тоже! И мне нужно идти. И всё равно я потом встречаю Люси с поезда, и, если хочешь знать правду, — он оглянулся с вытаращенными глазами, — вся эта история мне до чёртиков надоела. Впрочем, я сделал всё, что мог. Сначала я согласился… — Он вдруг остановился. — Прости, Шейла! Я не должен был так говорить. Извини!

Он поцеловал её, слегка притронувшись губами к щеке, потом повернулся и вышел из гостиницы.

Шейла смотрела ему вслед и думала, что, несмотря на причинившие ей боль слова, которые он только что произнёс, она всё равно будет питать слабость к этому мужчине. Но вместе с тем она прекрасно знала, какой из неё плохой знаток мужчин. Её муж! Боже! Вкрадчиво интеллигентный, с ног до головы английский дон, неизлечимо больной оксфордской болезнью — той трагической напастью, которая заражает людей уверенностью, что они никогда не ошибаются, что они всегда правы и их мнение неоспоримо. Это было какое-то бедствие! Затем последовала серия бесцветных, никчёмных, самовлюблённых, эгоистичных, тщеславных поклонников… и потом Тео. Бедный Тео! Но он, по крайней мере, был, да, действительно теперь уже был, человеком интересным, живым, с фантазией.

Шейла медленно подошла к окну и стала смотреть, как Даунс вырулил на своём велосипеде на Бомон-стрит в сторону Сент-Джилса. Он никогда не садился за руль автомобиля, если случалось выпить за обедом. Не то что другие, которых она знала. Не как Тео, к примеру. Говорили, что он выпил лишнего, больше разрешённой для автомобилистов нормы, когда разбил свой БМВ, и, естественно, ни о каком сочувствии со стороны родственников женщины, погибшей в другом автомобиле, говорить не приходилось. Или со стороны его жены, ну, да, конечно, его треклятой жены! И всё же можно было сказать, что ему просто немного не повезло, разве не так? Конечно, многие несли всякий вздор, вроде того, что «если бы не милость Господня»… А вообще в жизни многим везёт, а другим наоборот: одни попадают за решётку за травлю барсука с собаками, а другие травят лис, и ничего. Да, Тео чуток не повезло с этим несчастным случаем.

А теперь не повезло ещё больше.

А Седрик? Прав ли он — по поводу того, что только что сказал? Уже этим утром она выпила больше, чем среднестатистическая англичанка выпивает за неделю, о чём она узнала, прочитав плакат в поликлинике Саммертауна. Но когда она пьёт, она превосходно контролирует (или убеждает себя, что контролирует) все свои мысли и действия. Мысль о том, что она была не такой уж рационально собранной и не очень хорошо соображала и двигалась, приходила ей только в более или менее трезвом состоянии, скажем, когда она просыпалась утром с дикой головной болью и пересохшим ртом и старалась вспомнить, что же было накануне…

Боже! Что за кошмарная у неё жизнь!

С несчастным видом она обвела взглядом салон-кафе, где сидело несколько членов американской группы, явно недовольно переговариваясь между собой. Шесть часов. Морс перенёс время их отъезда на шесть вечера при условии, что до этого времени не произойдёт ничего экстраординарного.