Однако Брайен заметил, что Джим добился кое‑каких успехов в работе с широким мечом и щитом.

После долгих мучений Джим в конце концов научился наклонять свой щит так, чтобы меч противника просто соскальзывал. Это, да еще природная склонность Джима к тому стилю фехтования, в котором меч используется скорее как дубина, наконец заставило Брайена сделать вывод, что Джиму в экстренных случаях следует пользоваться именно широким мечом и щитом.

Конечно, обстоятельства могли изменить этот выбор, как произошло во время дуэли с сэром Хьюго де Буа де Маленконтри, прежним владельцем замка Джима.

Тогда Джим одержал победу в схватке на длинных двуручных мечах – впрочем, лишь благодаря тому, что сэр Хьюго оказался немного тяжеловат, а у него, Джима, были довольно сильные и быстрые ноги.

Лахлан успешно перерезал подпруги обеим лошадям, которые везли золото, и оба сундука оказались на земле. Лахлан же, голый, с кинжалом в руке, плясал вокруг слуги, доставшего откуда‑то из‑под своей одежды боевой топор с короткой рукояткой.

Однако Вильям едва держался в седле и явно нуждался в помощи, но его брат, сам оказавшийся в затруднительном положении, ничем не мог облегчить его участь, а Геррак и Жиль были слишком далеко.

Внезапно у Джима закипела кровь. Издав жуткий воинственный клич, он пришпорил Оглоеда и устремился на помощь сыну Геррака.

Глава 18

Джим налетел на латника, теснившего Вильяма де Мера, и нанес ему такой удар мечом, что шотландец едва не вылетел из седла. Тут сыграли роль и тяжелые доспехи Джима, и вес его скакуна. Оглоед вообще‑то был довольно крупным конем, а теперь он к тому же разъярился. Никогда прежде Джим не пришпоривал его. Желая отыграться на ком‑нибудь, все равно на ком, Оглоед, как заправский боевой конь, встал на дыбы, заржал и саданул копытами явно уступавшую ему габаритами лошадь шотландца.

Но Джиму некогда было вникать в тонкости, поскольку он уже вовсю рубился с шотландцем. Тот удержался в седле и выпрямился, однако неожиданное появление второго противника на здоровенном коне, к тому же привставшего на стременах, заставило латника перейти к обороне.

Про Вильяма забыли, и он отъехал в сторону, прижимаясь к шее своего коня, в то время как его бывший противник полностью переключился на поединок с Джимом Будь Джим хоть чуть‑чуть поспокойнее – позднее он понял, что ему, вероятно, отчасти передалось воодушевление Лахлана, поскольку голый человек, бросающийся с одним кинжалом на закованных в латы противников, производил поразительное впечатление, – ему, может статься, и не повезло бы в этой схватке. Джим просто подавил своего противника весом и силой и в конце концов вышиб его из седла, совсем в стиле Геррака.

И вдруг на поле брани все стихло. Лошади и люди стояли, тяжело дыша, или лежали на земле. Никто не двигался с места, пока Геррак, проворно, словно двадцатилетний юноша, соскочив с коня, не бросился к своему сыну: того выбили из седла.

– Алан! – горестно воскликнул Геррак. Он упал на колени возле своего сына и положил его голову себе на колени. – Алан…

Толстыми дрожащими пальцами он принялся расшнуровывать шлем Алана. Наконец шлем был снят, и показалось белое как полотно лицо юноши с закрытыми глазами.

У Джима сжалось сердце. Алан был старшим сыном. Для Геррака смерть первенца могла оказаться слишком тяжелым ударом; несомненно, Геррак долгие годы как неосознанно, так и сознательно готовил Алана к тому, чтобы тот стал хозяином замка и всех земель рода де Мер.

Джим сошел с коня, протиснулся между Лахланом и сыновьями сэра Геррака и опустился на колени возле Алана. Поднеся руку к приоткрытому рту юноши, Джим улыбнулся Герраку, который держал голову Алана в своих руках и раскачивал ее из стороны в сторону, словно баюкая малое дитя.