Перукарников, который, как позже выяснилось, к этим событиям никакого прямого отношения не имел, охотно поддержал разговор о свинье:

— Что, Василь, и тебе без соли вкуснее? Не верю, так не бывает, разве что с голода. Ладно, посмотрю я денька через два, какую вы песню запоете.

Поскольку голос Перукарникова доносился совсем с другой стороны, нежели та, куда упорно ползла его «подушка», Сидорчук неохотно приподнялся на локте и крайне недовольным голосом объявил:

— Ну хто це робыть? Кажу ж — зараз не до смиху… — И осекся, заприметив незнакомую костлявую руку, владельца которой скрывали кусты и которая упорно тянула в свою сторону его вещмешок.

Когда дело доходит до кражи съестного, партизаны проявляют чудеса реакции и смекалки. Сидорчук стремительным ястребом бросился на родную торбу и обеими руками стал рвать ее на себя. Не выдержав этого неистового напора, из кустов вывалился чумазый человечек в юбочке из листьев и с причудливой прической на голове. Оказавшись на полянке, он недовольно заголосил:

— Якамота бурну-бурну?!

Между тем Тарас Салонюк как раз решил приступить ко второй перемене блюд и как раз положил в рот аппетитный кусочек сала. Все эти панськи вытребеньки насчет отсутствия соли его мало волновали, и он собирался вплотную насладиться ужином, когда взъерошенный и чумазый «бурну-бурну» в листьях чуть не врезался прямо в него.

Салонюк перестал жевать и какое-то время сидел с открытым ртом.

Однако нирвана его длилась недолго. Прямо над ухом командира партизанского отряда зашелестели кусты, и оттуда с воинственными криками посыпались индейцы, похожие на «бурну-бурну» как две капли воды. Их, правда, было всего двое, однако истрепанные нервы Салонюка не позволяли ему реально оценивать происходящее.

Но еще хуже стало партизану тогда, когда один из атакующих, потрясая угрожающе копьем, подскочил к нему, бесцеремонно выхватил у него недоеденный шмат сала и рванул обратно, в заросли. Следом устремился и его менее ловкий товарищ.

При этом урвавший добычу туземец-индеец вопил что было мочи:

— Эмбасааба смока, ук амба снуп-снуп!

А его незадачливый товарищ:

— Бурнуса ута муну кукута?

Салонюк выдохнул полной грудью и произнес:

— «Муну кукута»? Все, у цирку антракт закинчився, почалась друга частына.

На противоположной стороне поляны, где расположились Маметов, Жабодыщенко и Перукарников, происходили вещи не менее интересные. Там из кустов действительно высыпало не меньше двух дюжин папуасов. Всех их категорически интересовали останки несчастного кабана — съестное отбиралось с грозными и воинственными воплями, шло по рукам, после чего счастливчики, которым привалила еда, пытались скрыться. На маленьком пространстве такому количеству людей было явно тесно. Они бегали взад и вперед, визжали, орали, верещали. Шум стоял неимоверный.

Началась свалка, в центре которой оказались Перукарников и Маметов. Они с трудом отдавали себе отчет, что является конечной целью этой потасовки — мясо или их собственные аппетитные персоны.

Перукарников колошматил незваных гостей и приговаривал'

— Ща, я тебе врежу, как надо, индейцы, понимаешь!

Маметов лягался и пронзительно верещал:

— Ой, моя щекотно! Ой, моя щекотно!

Жабодыщенко, рыча, как раненый медведь, рванул от кучки галдящих дикарей куда-то в лесную чащу, выкрикивая лозунг

— Не виддам ридной свыни поганым папуасам!

Сидорчук, не растерявшись, выдернул из гранаты чеку и, выругавшись, швырнул ее в копошащиеся кусты, где скрылись те двое, что похитили мясо у Салонюка.

— А хай тоби грець! Ложись!

Дикий грохот взрыва потряс пространство, явно не привыкшее к такому шуму.