— А хай тоби грець! Ложись!

Дикий грохот взрыва потряс пространство, явно не привыкшее к такому шуму. Как только эхо его прокатилось по окрестностям, на мгновение воцарилась мертвая тишина, но ее скоро разорвали вопли контуженных, оглушенных и напуганных дикарей. Уцелевшие набросились на самую привычную и доступную пищу — своих неудачливых товарищей.

Пятеро туземцев пробежали мимо Салонюка, торопясь на неожиданное пиршество.

— Угунда каюка! Амба снуп-снуп! — выкрикивали они на ходу.

Нельзя утверждать, что грохот взрыва не произвел на дикарей совершенно никакого впечатления, но чувство голода приглушало страх до тех пор, пока дикарь не хватал добычу и не покидал опасной поляны. А еще их подстегивала злоба на партизан, которые увели их законную свинью из сооруженной ими лично ловушки.

Салонюк, держась за уши, крикнул Сидорчуку.

— Кидай ще, зараз воны вси туда втикуть!

Сидорчук, довольный удавшейся местью, швырнул в том же направлении вторую гранату, кровожадно выкрикивая при этом:

— Мьясо! Свиже мьясо для людоедив! Налетай скорише, бо всим не хватыть!

Дикари ответили воплями:

— Чванугунда! Саматака шмунипа юк-юк!

Однако разбегались, сверкая пятками, и на поляне их с каждой секундой оставалось все меньше и меньше. Что явно свидетельствовало о полном превосходстве боевого духа и военного мастерства доблестных партизан над превосходящими силами противника.

Только последний «папуас» все еще цеплялся за ногу Маметова, пытаясь ее укусить, понимая, что это его последний шанс прихватить с собой лакомый кусочек. Перукарников обрушился на него, как карающий меч правосудия, и принялся пинать сапогом в задний фасад.

— Я тебе покажу, образина, как партизан жрать!

Маметов тоже перешел в наступление, орудуя направо и налево прикладом жабодыщенской винтовки и тараторя:

— Не можна моя забижать, не можна моя забижать!

На поляну, нарезая второй круг, вырвался улепетывающий Жабодыщенко, а за ним с явным отставанием — ватага туземцев.

— Ну шо вы до мене причепылысь! — надрывался Микола.

Дикари подвизгивали:

— Мемека джагобумба! Смакота мунуп! Укаюка чоп-чоп смока!

Тут Жабодыщенко споткнулся о корень дерева и грохнулся на землю. При этом он выпустил кусок мяса из рук, дикари завопили еще громче, подхватили его и метнулись назад, в заросли.

Жабодыщенко, едва не плача, проговорил:

— Ой, моя свыня… Чи хто повирыть, що сперва якась мерзота такого зайця сперла, а зараз ось свыню якись нещасни папуасы слямзилы?

— Мунапа каюка! Смока о!… — донеслось из леса. Судя по крикам, свинья действительно пришлась похитителям по вкусу.

Салонюк вздохнул с невыразимым облегчением:

— Кажись, все.

Сидорчук с интересом спросил у него:

— Товарищу командир, а чого вы не стрелялы, у вас така гарна позиция була?

Салонюк растерянно ответил:

— Та зрозумиешь тут, хто це таки. Я спочатку думав, шо це диты якись оголодали, мабуть з пионерського табору, чи в индейцив грают. Хиба можно в дитыну стриляты?

Сидорчук почесал в затылке:

— Це иноземни диты, бо у нас на Сели так не говорять и себе не поводять.

Перукарников собирал разбросанные вещи и бормотал под нос:

— Да теперь и ежу понятно, что это не дети, а племя каких-то недомерков, к тому же людоедов.

Жабодыщенко, все еще лежа на земле, продолжал стонать:

— Позор на мою голову, таке нижне та смачне мьясо загубыв. Шо ж мы тепер исты будемо?

— Не стогни, Микола, ще знайдеться для теби мьясо, — подбодрил его Сидорчук, помогая встать на ноги и отряхнуться.