У берега на зеленом ковре лужайки лежало большое каноэ с изящными обводами, вырубленное из ствола серебристой березы. Его окованные медью нос и корма были отделаны чудесной деревянной мозаикой, расписанной духовными символами. Казалось, кроме нас на всем свете нет ни одного человека. Можно было подумать, что этот мир переживает свою юность, и мы находимся в девственной Америке. Была ранняя осень, но в дуновении ветра уже ощущалась близость зимы. Этот ветер не слишком тревожил меня. Я спросила, что это за озеро.

– Я родился неподалеку отсюда,- ответил мужчина.- Это озеро чаще всего называют Гитчи-Гюми. Вы читали поэму Лонгфелло?

– Насколько мне известно, при написании поэмы Лонгфелло смешал десяток разных языков и неправильно воспроизвел все названия и имена, – сказала я тоном, каким мы порой извиняемся за представителей своей культуры. Мне на ум пришла одна из фраз, которую обронил Клостерхейм. Я была совершенно уверена, что мой новый знакомый отнюдь не романтик, играющий излюбленную роль на свежем воздухе.

Вряд ли он прятал где-нибудь поблизости джип или микроавтобус. Этот человек был именно тем, кем казался. Он улыбнулся моему замечанию.

– О нет, Лонгфелло ничего не испортил своими фантазиями. Он многое приукрасил, но сохранил все ритуалы в неприкосновенности. К отделению духа от плоти ведет множество дорог. Меня интересует лишь, о чем умолчал старина Лонгфелло, и что он добавил от себя. Мое предназначение – пролить свет на историю своей жизни. Я должен вернуть миф к первоначальному виду и воззвать к Великому духу Америки. – Он вновь улыбнулся, как бы забавляясь серьезностью собственных слов. – Не могу же я вручить духовное руководство племенами кучке полуобразованных католических миссионеров! Без Белой женщины-бизона нет триединства. Это словно триптих, в котором не хватает одного полотна. Нелепый отрывок, который Лонгфелло вставил в конце, был данью традициям общества, в котором он вращался, и звучит еще хуже, чем сентиментальное завершение диккенсовского "Холодного дома". Или это были "Великие ожидания"?

– Я так и не сумела заставить себя прочесть Диккенса, – призналась я.

– Что ж, – ответил он,- я и сам знаком с его творчеством весьма отрывочно. – Он нахмурился и посмотрел на меня. – Но я не склонен переоценивать свои силы. Мое предназначение – объединить народы, однако я могу потерпеть неудачу там, где преуспеет другое "я". Один неверный шаг – и я могу все изменить. Вы ведь знаете, насколько все это сложно.

– Будет лучше, если вы представитесь, сэр,- сказала я, догадываясь, какой будет ответ.

Он извинился.

– Я – Айанаватта, которого Лонгфелло предпочел назвать Гайаваттой.

Моя мать принадлежала к племени могоков, отец был гуроном. Я узнал об истории своей жизни в поэме, когда путешествовал в будущее в грезах.

Вот. У меня есть кое-что для вас… – Он бросил мне длинную замшевую рубашку, которая пришлась точно впору и сидела как влитая. Я поинтересовалась, неужели он всегда берет в дорогу подобные вещи? Он рассмеялся и объяснил, что последний человек, пытавшийся его убить, был примерно моего роста и комплекции.

Он начал ловко разбирать вигвам. Чтобы погасить огонь, он попросту накрыл крышкой горшок, в котором горело пламя, и обвязал его сыромятным ремнем. Остальные вещи он свернул плотным узлом и поставил сверху горшок с углями. Только теперь я заметила, что шесты вигвама представляют собой длинные копья с кремневыми наконечниками. Он уложил их на днище каноэ, а узел пристроил в середине. Чтобы свернуть лагерь, ему потребовались считанные минуты.

– Похоже, вы неплохо знакомы с английской литературой, – сказала я.