Я сидел на краю ванной и думал о Кирстен и о людях, убивших ее. Если мне удастся спастись, я обязательно отомщу им, твердил я себе. Хотя бы гнаться за ними пришлось до самой Америки. На авиабазу уж точно съезжу. Но – на какую? Американские военные авиабазы разбросаны по всей Германии. Тут я вспомнил про письмо, на которое наткнулся в бардачке Джейкобса, из госпиталя „Рочестер Стронг“, отправленное в Гармиш‑Партенкирхен через авиабазу Рейн‑Майн. Сто процентов, именно в Рейн‑Майн они и двинулись. Я взглянул на часы. Почти шесть. Самолет на Виргинию улетает в полночь. Наконец я услышал, как поворачивается ключ в замке ванной. Даже если б Цви не целил в меня из пистолета, я бы все понял по его лицу.

– Не проехало, да?

– Извини, – ответил тот, – но то, что ты рассказал, слишком уж фантастично. Если даже ты не тот, за кого мы тебя принимаем, все равно ты – эсэсовец. В этом ты сам признался. И потом, эти снимки… где ты с Гиммлером и Гейдрихом. Они были заклятыми врагами моего народа.

– Ну что ж, – сказал я. – Судьба.

Цви отступил от двери и махнул пистолетом в коридор.

– Давай, иди, – мрачно велел он. – И покончим скорее с этим.

Крепко вцепившись в маузер под пледом, я вышел из ванной и зашагал впереди него. Аарон ждал у парадной двери, Шломо – на улице. Но оружие пока что я видел только у Цви. Что означало, первым мне придется застрелить его. Мы вышли из дома в темноту. Шломо предусмотрительно включил наружный свет, чтобы они могли видеть, что делают. С трудом мы стали взбираться по склону к деревьям и открытой могиле, ждавшей меня. Я уже рассчитал, когда сделаю первый ход.

– Наверное, это ваше представление о высшей справедливости, – обронил я, – такая вот унизительная казнь. – Говорил я храбро, но желудок мой скрутило в узел. – А на мой взгляд, это делает вас такими же подонками, как эти гады из специальных оперативных групп. – Я надеялся, что хотя бы один из них – Аарон, может быть, – почувствует хоть какое‑то отвращение к себе, и отвернулся. Сначала я убью Цви, а следом – Шломо. Шломо, единственного из всей троицы, мне действительно хотелось убить. Голова у меня по‑прежнему нещадно болела. На краю могилы я остановился, оглянулся. Находились все трое меньше чем в двух метрах от меня – в пределах досягаемости даже для плохого стрелка. Давно мне не приходилось убивать человека. Но сейчас не место для колебаний. Если потребуется – убью всех троих.

42

Было отчаянно холодно. Ветер хлестнул мне пледом по голове. Мою одежду, валявшуюся в могиле, уже припорошил снег. Но я снегу радовался. На снегу будет видна кровь, если я попаду в человека. Я хороший стрелок – лучше стреляю из пистолета, чем из винтовки, это уж точно, – но из восьмимиллиметрового на открытом воздухе легко промахнуться. Другое дело сорок пятый калибр. Если Цви или Шломо выстрелят – точно ранят, и буду валяться, пока не умру от потери крови.

– А последняя сигарета? – спросил я. Отвлеки противника любым пустяком, а уж тогда кидайся на него, – так нас учили в полицейской академии.

– Ты хочешь курить? – не поверил Цви.

– Шутишь? – удивился Шломо. – В такую‑то погоду?

Но Цви уже полез за сигаретами. Тут я сбросил плед, мигом повернулся и выстрелил. Пуля угодила ему в щеку, рядом с левым ухом. Я выстрелил опять и срезал ему кончик носа. Кровь Цви брызнула на шею Шломо, на воротничок его рубашки. Здоровяк потянулся за кольтом под мышкой – в этот раз я попал ему в горло, – он упал навзничь на снег, как тяжелый рюкзак. Прижав руку к адамову яблоку и булькая, словно кофеварка, он все‑таки нащупал рукоятку и вытянул кольт из кобуры, невольно нажав на курок, когда оружие появилось перед его удивленным лицом: его пуля уложила Цви наповал.