— Ей шестнадцать, — напоминает муж. — Шестнадцатилетние постоянно делают глупости. Хочешь знать, почему она повесила на дверь замок?

Не успеваю я ответить, как он продолжает:

— Потому что она — подросток, Сэйди. Только и всего. И не хочет, чтобы в ее комнате шарились посторонние. Тебе бы понравилось, если б Имоджен перерыла твои вещи?

— Мне было бы все равно. Мне нечего скрывать. Пойми, Уилл: Имоджен — озлобленная, готовая в любую секунду сорваться девушка. Она тревожит меня.

— Представь себя на ее месте. Ты бы не злилась?

Конечно, я бы горевала и чувствовала себя не в своей тарелке: родная мать убила себя, приходится жить под одной крышей с незнакомцами… вопрос, стала ли бы я злиться?

— Мы и представить не можем, что увидела Имоджен в тот день. На ее месте мы тоже были бы готовы сорваться. Кроме того, — продолжает Уилл, возвращаясь к теме ножа, — я как раз вчера чистил обвалочным ножом курицу. Ты зря волновалась.

Он спрашивает, смотрела ли я в посудомоечной машине. Мне и в голову не пришло туда заглянуть.

Но это уже не имеет значения, потому что я выбросила нож из головы, сосредоточившись на фото в телефоне Имоджен. Фото мертвой Элис. Мне точно известно, что увидела Имоджен в день смерти матери, и я не хочу рассказывать об этом Уиллу: ему не нужно знать, через что прошла Элис. Но я все равно рассказываю, потому что вся эта ситуация ненормальна. То, что Имоджен сделала снимок мертвой матери и носит его с собой, — ненормально. Зачем ей вообще это фото? Показывать подругам?

Я отвожу глаза и признаюсь: мне известно, что именно видела Имоджен.

— Она сделала фотографию до того, как коронер увез тело Элис. И показала мне.

Уилл резко замолкает. И сглатывает ком в горле.

— Сделала фотографию? — переспрашивает он после паузы. Я киваю. — И как она выглядела?

Он про Элис, конечно.

— Ну… м-е-р-т-в-о-й, — произношу по буквам, не вдаваясь в подробности. — Но спокойной, — вру я, умалчивая о следах ногтей и почти откушенном языке. Об опрокинутых ящиках, разбитой лампе, перевернутом телескопе на чердаке. Однако в голове живо возникает картина: тело Элис бьется в судорогах, бьется об эти предметы и опрокидывает их, а в легких заканчивается кислород.

Когда я представляю это, меня тревожит одна деталь. Потому что на том снимке ящики и лампа опрокинуты, а табурет — тот самый, на который забралась Элис, чтобы шагнуть в петлю — стоит вертикально. Да, теперь я вспомнила.

Чтобы совершить самоубийство, ей пришлось бы отшвырнуть табурет ногой. Почему он не опрокинулся?

Более того, табурет стоит в сторонке. Значит, кто-то убрал его у нее из-под ног.

Это самоубийство или убийство?

Я бледнею и прикрываю ладонью рот.

— В чем дело? Всё в порядке? — интересуется муж.

Качаю головой и отвечаю, что не в порядке.

— Я только сейчас кое-что поняла.

— Что? — быстро спрашивает Уилл.

— Одну деталь на фотографии тела Элис в телефоне Имоджен…

— Что именно?

— Когда Имоджен фотографировала, полиция еще не приехала. На чердаке была только Имоджен.

Думаю, сколько времени прошло между приходом Имоджен домой и вызовом полиции. Она успела бы сымитировать самоубийство? Имоджен — высокая, но не такая уж крепкая девушка. Вряд ли ей по силам затащить мать на чердак — даже если та была накачана наркотиками, находилась без сознания и не могла сопротивляться, — поднять и засунуть в петлю. Нет, в одиночку такое не провернуть. Ей потребовалась бы помощь.

Вспоминаю ее подруг, с которыми она курит в ожидании парома.