Вспоминаю ее подруг, с которыми она курит в ожидании парома. Одетые во все черное бунтарки, презирающие самих себя. Они пошли бы на такое?

— Уилл, на снимке видно табурет, который мы нашли на чердаке. Тот самый, на который взобралась Элис, чтобы сделать… то, что сделала. Все вокруг перевернуто вверх дном, а табурет стоит ровно. Причем далеко от Элис. Будь это самоубийство, табурет опрокинулся бы и упал гораздо ближе к ее ногам.

— К чему ты это?

Уилл недоуменно качает головой, но я вижу, как его поза меняется, а брови хмурятся. Он знает, на что я намекаю.

— Мы точно можем быть уверены, что произошло именно с-а-м-о-у-б-и-й-с-т-в-о? Никакого расследования не проводилось. Прощальной записки тоже не было. Разве с-а-м-о-у-б-и-й-ц-ы обычно не оставляют записки? Офицер Берг так и сказал, помнишь? Он и представить не мог, что Элис решится на такое.

— Откуда Бергу знать, способна Элис на такое или нет? — сердито спрашивает Уилл. Обычно он не злится, но сейчас речь о его сестре и племяннице. Его родных.

— Я не доверяю Имоджен, — признаюсь я. И повторяю, что она пугает меня.

— Сэйди, послушай, ну что ты несешь? Сначала обвинила Имоджен в краже ножа; теперь говоришь, что она убила Элис…

Уилл слишком взвинчен, чтобы произносить это слово по буквам ради Тейта.

— Ты зашла слишком далеко. Да, Имоджен не особо приветлива с нами, но нет причин считать, что она способна на убийство.

Уилл, похоже, забыл о недавней надписи «Умри» на стекле моей машины.

— Ты всерьез думаешь, что это убийство, замаскированное под самоубийство? — спрашивает он, не веря своим ушам.

Я не успеваю ответить, потому что Тейт снова начинает канючить:

— Мам, ну пожалуйста, поиграй со мной…

Я опускаю на него взгляд. Его глаза такие грустные, что у меня колет сердце.

— Ладно, Тейт. — Я чувствую угрызения совести: разговариваю с Уиллом, совершенно не обращая внимания на сына. — Во что ты хочешь поиграть? — спрашиваю мягко, хотя внутри все кипит. — В шарады или в настольную игру?

Тейт сильно дергает меня за руку и скандирует:

— Играем в статую, играем в статую!

Это его дергание начинает причинять боль. И действует мне на нервы: Тейт не только больно дергает, но и пытается развернуть меня, заставить принять неестественную позу. Я инстинктивно отнимаю руку и поднимаю над головой, чтобы сын не достал. Со стороны мое невольное движение выглядит резким и грубым. Настолько резким, что Тейт вздрагивает, словно ему отвесили пощечину.

— Мам, пожалуйста, — канючит он, грустно смотрит, встает передо мной и подпрыгивает, пытаясь дотянуться до руки. Я искренне стараюсь проявлять терпение, но сейчас моя голова занята другим, и я понятия не имею, что значит «игра в статую». Тейт начинает плакать. Не всерьез, а крокодиловыми слезами, еще больше выводя меня из себя.

Тут я замечаю отброшенную пинком в сторону около часа назад куклу. Ее обмякшее тельце валяется у стены.

— Убери с дороги свои игрушки, тогда и поиграем.

— Какие игрушки? — спрашивает сын.

— Твою куклу, Тейт, — я начинаю терять терпение. — Вот она.

Указываю в сторону куклы с курчавыми волосами и глазами-шариками. Она лежит на боку, изогнувшись. Платье разорвалось по шву, одной туфли не хватает.

Тейт смотрит на нее подозрительно.

— Это не моя, — отвечает он таким тоном, будто мне следовало самой догадаться. Конечно, кукла принадлежит ему — больше никто из нас не возится с игрушками. Я решаю, что Тейту стыдно: ведь его застукали с куклой.