Он был почти обнажен; как в утро поединка с Эйчидом, его тяжелый доспех, его шлем, набедренные щитки и наплечники остались в хогане, под охраной Виа и трех воинов ротодайна. Только набедренная повязка, сапоги, два клинка и браслет… Грхаб поглядывал на него с неудовольствием; по мнению сеннамита, любая схватка являлась слишком серьезным делом, чтоб демонстрировать в ней благородство и приверженность древним традициям. Но одиссарцы - и Аскара с Кваммой, и простые воины - понимали своего накома. Дженнак будто бы находился сейчас в почетном круге молчания и безлюдья; никто не докучал ему, никто не приближался даже на десять шагов, никто не мешал беседовать с богами и готовиться к схватке. Впрочем, штурм уже начался, и у стрелков дела хватало, как у обоих санратов и копьеносцев, перезаряжавших арбалеты. Они трудились в поте лица, и лишь Грхаб, в полном боевом облачении, со своим неизменным посохом и сверкавшей за поясом секирой, стоял рядом, готовый прикрыть наследника от случайной тасситской стрелы.

    Странно, но сейчас Дженнак не думал о предстоящем поединке, не мечтал о победе, не размышлял о судьбе Фираты и своих людей; пожалуй, ему даже не хотелось говорить с Одиссом, Хитроумным Ахау. Быть может, причиной того были слова Вианны? Удивительные слова, сказанные на прощание… Она коснулась его губ, она назвала его своим зеленоглазым, она молвила, что не жалеет ни о чем, что глоток воды, разделенный с любимым, слаще ароматного вина… Но было сказано и другое, необычное. Велики Кино Раа, произнесла она, и разделили они меж собой власть над жизнью и смертью, над землями и водами, над удачей и провидением, над бурями и ветрами. Однако нет среди них бога любви, и не знаешь, кому вознести молитву за любимого в миг опасности…

    Удивительные слова, но верные: любовь оставалась как бы неподвластной Шестерым, словно они забыли о ней - или, наоборот, не стали посягать на самое прекрасное из человеческих чувств, оставив его людям, даровав им свободу выбора и счастье сердечных влечений. Возможно, в том и заключалась великая мудрость Кино Раа? Не касаться уз, что связывают женщину и мужчину, не подчинять страсть своей божественной воле, не совершать насилия над сердцем человека… Если так, думал молодой наком, то бог любви в самом деле не нужен, и пусть Виа молится светлому Арсолану, Заступнику, или Ахау Одиссу, повелителю удачи. Толика удачи ему сейчас не помешала бы: ровно столько, чтоб предчувствие победы и торжества стерло ощущение грядущей потери.

    Он вперил взор в наступающие колонны тасситов, скрытые клубами пыли. Что-то происходило там, на равнине, что-то непонятное и неясное; пыльное облако клубилось, обтекало Фирату рогами полумесяца, и сквозь серую его пелену просвечивали контуры огромных повозок, влекомых не быками, а людьми. Люди, смуглые и полуголые, тащили их вперед и вперед, прячась от одисарских стрел за высокими колесами и бортами; вслед им бурой рекой текли орды всадников на рогатых скакунах, колыхались подъятые копья, слышались воинственные возгласы. Ветер развевал бычьи хвосты на высоких шестах, трепал перья - знаки отанчей и кодаутов. Воины прерии шли на штурм.

    - Клыки Хардара! - Широкоскулое лицо Грхаба помрачнело. Сейчас он выглядел еще более угрюмым, чем всегда, и в его прищуренных глазах мелькало беспокойство. - Клыки Хардара! - повторил сеннамит. - Плохи наши дела, балам; не успеет солнце подняться на ладонь, как эти пожиратели грязи набросятся на нас со всех четырех сторон.

    - Почему? - спросил Дженнак, всматриваясь в серое облако. - Им не подобраться ни с юга, ни с севера, ни с востока… Как они пройдут сквозь заросли тоаче, наставник?

    - Пройдут. Теперь пройдут! Видишь повозки? Думаю, на них сухая трава.