Зрелище это было страшным, а вскоре сделалось еще страшней. Два отряда, островитян и уриесцев, тоже поспешали в бой, прикрывая фланги Летящего Копья, и при виде их лоуранские воины дрогнули, зашумели, загремели оружием. Вероятно, догадывались они, что сейчас произойдет: будет строй их рассечен ударом закованных в доспехи чужеземцев, и четверть их бойцов повиснет на длинных копьях; еще четверть зарубят клинками и секирами, а оставшихся стопчут низкорослые смуглые воины и люди Умбера, набегавшие слева и справа. Не успеет солнце подняться на ладонь, как у подножия скалы ляжет девять сотен трупов, хольт запылает ясным пламенем, а победители примутся делить женщин, рабов, лошадей и лоуранские стада. Эта картина была столь ясной и очевидной, что шеренги рыжебородых подались назад, к холму, едва не смешавшись с заполонившими его толпами.

    Галька под ногами одиссарцев сменилась травой, топот ног стал глуше, зато добавился новый звук: на кораблях ударили в барабаны. Они гремели, как глас Коатля, повторяя снова и снова своим оглушительным речитативом: «Победа! Победа! Победа!»

    И, словно желая ответить на этот сладкий сердцу воина призыв, клинок Саона сверкнул на солнце. «Айят! - выдохнули одиссарцы. - Айят! Ай-ят!»

    Враг был близко, и они уже чувствовали запах его крови.

    До лоуранцев оставалось три десятка шагов, когда они снова подались назад, тесня женщин, расступились и повернули щиты оборотной стороной. Теперь перед Дженнаком, бежавшим во главе атакующей колонны, стоял лишь один человек: широкоплечий гигант, голый по пояс, с рельефно выступающими мышцами сильных рук, с боевым топором на плече. Волосы его были не рыжими, а золотистыми и заплетенными в две тугие косы; лицо, безбородое и безусое, с правильными чеканными чертами, портила лишь волчья усмешка, презрительный оскал уверенного в себе воина. Но он был не простым воином, а вождем; холодный блеск синих глаз выдавал привычку к власти, осанка казалась гордой, рукоять огромной секиры украшали серебряные кольца. Кроме этого оружия у него имелся лишь кинжал в ножнах на широком поясе, а из одежды - кожаный набедренник да странная обувь, плетенная из ремней.

    - Стой, чужак! - Гигант вытянул руку с раскрытой ладонью, и этот мирный жест будто отрезвил Дженнака. Он сбавил шаг, и Летящее Копье сразу замедлило движение; теперь оно не летело, а надвигалось на вождя лоуранцев, словно выискивая, куда ударить - в горло, в грудь или в пах. Но златовласый воин стоял вросшим в землю валуном, по-прежнему делая знак мира.

    Наконец он опустил руку и произнес:

    - Я - Ут! Ут, лоуранский владетель! Ут, князь Лоурана!

    - Догадываюсь об этом, - буркнул Дженнак, чуть повернув голову. Воины его стояли в плотном строю, опустив копья и почти упираясь ими в перевернутые вражеские щиты. Глаза одиссарцев угрюмо сверкали в шлемных прорезях: один жест, одно слово накома - и сотни тел рухнут в траву. Не защитят рыжебородых доспехи из конских копыт, не справится с острой сталью мягкая медь… Одно слово!

    Довольный тем, что увидел, Дженнак коснулся рукояти меча.

    - Ну, и чего же ты хочешь, Ут, лоуранский владетель? Ты сдаешься? Просишь у меня милости?

    Волчий оскал лоуранца сделался еще шире.

    - Я не прошу милости у Одона, не прошу у Зеана и огненосной Мирзах… Ни у кого! И у тебя тоже, пришелец! Ут из Лоурана ни у кого не просит милости! Я лишь хотел поговорить с тобой.

    - Говори! - велел Дженнак.

    - Не решить ли наш спор поединком? Моя женщина, - он подчеркнул это «моя женщина», и пальцы Дженнака сильней стиснули рукоять, - моя женщина говорила, что так принято между благородными мужами в твоей земле, да и в наших краях тоже.