- Ты срезал шерсть с лица ножом, - произнес Дженнак, не отвечая на вопрос. - Почему?

    Ут ухмыльнулся:

    - Моей женщине не нравятся борода и усы. Да и мне приятней, когда ее пальцы щекочут мою шею! Отчего же нам не доставить друг другу удовольствие?

    Его усмешка сделалась откровенно издевательской.

    - Я твою шею щекотать не стану, - Дженнак снял шлем и расстегнул завязки панциря. - Я сломаю твой хребет, проклятый Мейтассой. Сделаю, как обещал.

    Грхаб, одобрительно кивнув, принял его вооружение - шлем, наплечник, доспехи, браслеты и один из мечей. Саон описал клинком круг над головой - знак осторожности; копья воинов были по-прежнему опущены, щиты сдвинуты, и ни один боец не нарушил строя. Кейтабцы и люди Умбера приблизились, громко переговариваясь и звеня оружием; их жадные взоры перебегали с Дженнака на Ута, на его войско с перевернутыми щитами и на столпившихся позади женщин. Вероятно, каждый уже приглядел, кому он пустит кровь и кого завалит в мягкую траву, когда с лоуранцами будет покончено. Но люди Ута приободрились; видно, рассчитывали, что их вождь победит.

    Дженнак стянул кожаную тунику и бросил ее на землю. Он казался чуть ниже Ута - быть может, на палец или два, - но мышцы гибкими змеями перекатывались под его золотисто-смуглой кожей.

    Усмешка Ута погасла, и он сказал:

    - Ты выглядишь как человек… как обычный человек, клянусь Одоном! А моя женщина говорила, что в море ты сражался с демонами и победил их. Это правда?

    - Твоя женщина слишком разговорчива, - Дженнак крутанул кистью, и меч его раскрылся серебристым веером. Глаза Ута вспыхнули; как зачарованный, он не мог отвести взгляда от волшебного оружия.

    - Думаешь, колдовство тебе поможет? - Голос лоуранца вдруг стал хриплым. - Думаешь, твой клинок сильней моей секиры? Хочешь проткнуть мне сердце? Не выйдет!

    - И не надо, - согласился Дженнак. - Я же сказал, что сломаю тебе хребет. Голыми руками!

    Ут закусил губу, глаза его метнулись влево, но прыгнул он вправо - и не занес топор, а ударил нижней частью древка, целя противнику под ребра. Выпад этот мог оказаться первым и последним, так как на древке сверкал трехгранный острый штырь - в точности такой, чтоб проколоть человека от живота до позвоночника. Лоуранские воины взвыли, и в воплях их слышались нетерпение и торжество: видать, не один боец был насажен на острие Утова топора, словно керравао на вертел.

    Дженнак отскочил, изогнувшись подобно лесной кошке. В следующий миг секира свистнула над его головой, затем удары посыпались, как бобы какао из прохудившегося мешка - а мешок этот, яростно сверкая глазами, метался перед ним, перебрасывал топор из руки в руку, сек, колол, рубил… Но лезвие и острие лишь рассекали воздух; неуловимый и неуязвимый, Дженнак то откидывался назад, то наклонялся вперед или в сторону, то приседал, ни разу не отразив топор клинком. Эта игра была совсем нетрудной, полегче сеннамитских игр; и если бы он пожелал, то ответил бы тремя ударами на каждый выпад Ута.

    Секира вновь поднялась, и меч, змеей проскользнув под нею, полоснул кожаный ремень лоуранца. Ни крови, ни царапины; но пояс вместе с кинжалом очутились в траве. Ут замер, не понимая, что произошло, сузив глаза и сверля противника взглядом; грудь его вздымалась, на лбу выступила испарина, но волчья усмешка все еще блуждала по губам. Люди его приумолкли, зато прочие зрители, кроме настороженных одиссарцев, веселились вовсю: Дженнак слышал жуткое улюлюканье Хомды, крики островитян, раскатистый хохот уриесцев и рык Умбера - тот советовал срезать с Ута набедренник и подстрогать между ног.