|
Мусорской фотограф, видимо, уже нафотографировал сколько надо и спрятал камеру в здоровенный черный ящик. Мужик в таком же костюме, как у мертвеца, только коричневом, повелительно махнул рукой в сторону города, и вперед вышли где-то ныкавшиеся мужики в одинаковых казенных ватниках поверх синих халатов и схватили мертвеца за руки за ноги. Под трупом звонко чавкнуло, а изо рта вырвалось короткое задышливое сипение. Я испугался и вывинтился из толпы, и дальше смотрел уже издали. Мужики шутя выдернули его из грязи и погрузили на матерчатые носилки с блестящими железными ручками. …Интересно, наебнутся они с мостика или нет?.. — думал я, глядя, как опасно раскачивается под утроенной нагрузкой трухлявая конструкция. — Хоть бы нет, а то потом вокруг пиздовать… Тут из-под брезента, которым мужики накрыли покойника, выпала какая-то маленькая и блестящая фиговинка, и у меня внутри все оборвалось — щас провалится между досками! А в овраге хрен ее найдешь, мало того, что он завален всяким хламом, так еще где-то внизу мощно журчит несущаяся по нему вода, и фиговинку всяко утащит течением. Но фиговинка не провалилась, и я со всех ног дунул к ней, пытаясь опередить каких-то местных, вплотную подошедших к началу мостика на той стороне. Подобрав ее на бегу, я ломанулся дальше и замер, похолодев от ужаса, — навстречу шел Бондырь из «Орбиты» со своей вонючей пристяжью, и они уже скалили свои поганые хари, а я был один, и чухануть от них уже не выходило. Я прикинул, что ежели упрусь, то все равно отмудохают и скинут в овраг — тогда все, штанам, рубахе и курточке однозначный щорс; а мать только вот-вот купила мне эту курточку и будет плакать… Тогда я остался на месте и проявил — до сих пор не могу понять, мудрость или малодушие, но отдал суке Бондырю фиговину и позволил себе только отвести руку за перила, понтуясь, что вот как сейчас скину, чтоб раз уж не мне, то и не тебе… Размазывая по моське кровь и заталкивая обратно лезущие из горла злые рыдания, я слепо побрел по тропке между огородами к колонке на пустыре. Студеная вода смыла пережитое унижение, вдобавок у меня созрела гениальная догадка, окончательно отогревшая душу, — я принял решение сжечь ихний дровяной сарайчик; и не щас — нафига он по весне, нет, я дождусь осени, и как только они купят дров… Не, а че он, сука, — я во второй класс хожу, а он в четвертый! Иди и прыгай на одногодков, а то, ишь ты, справился он! С-с-сука! Герой кверху дырой. Тут меня догнал Елизар, и мы, распираемые впечатлениями, побежали во двор, на бегу осознавая наш новый статус — Владельцев Актуального Эксклюзива. Чего там говорить — мы ушли со двора обычной пузатой мелочью, а вернулись самыми настоящими королями. Даже Большие Пацаны, лениво раздавая щелбаны ойкающим макушкам, подошли ко взрослому столу нас послушать! Естественно, через полчаса по нашим разглагольствованиям уже выходило, что «Лотоха из последних сил такой раз, и говорит тихонько, чтоб чизела не просекли: „Быть тебе, Елизар, смотрящим по городу вашему, ну, по микрорайону, а Атаманова суку помойте по-всякому и в хоккей играть не берите! И в футбол тоже!“» Я тут же оспорил нагло присвоенную Елизаром должность, и мы, сцепившись, повалились со стола в толпу восхищенных слушателей. Ложась спать, я вспомнил о фиговинке, и мое сердце негодующе сжалось — ну, сука Бондырь, ну, козел! Ниче-е-е, ты у меня погре-е-ешься на октябрьские, пидарас; я представил, как сливаю керосин из лампы в погребе и тихонько пробираюсь к задворкам «Орбиты» после демонстрации, вечером. Пойду как раз в праздник. Тогда вообще никто ниче не просечет — у «Орбиты» будет полно пьяных мужиков, и они же постоянно заходят в сарайный ряд, поссать там, или садятся и киряют в разных закутках. Могут они бычка кинуть? Да запросто! Я прямо так и увидел вечер седьмого ноября — голые деревья, почти неразличимые на фоне темного неба, чернеющие в темноте проходы между сараями, мутные тени, кучкующиеся у ярких витрин «Орбиты», мерзлая слякоть блестит под далеким фонарем — и резкий запах керосина в потемках, желтая вспышка спички — и керосин мощно выдыхает: «Ф-ф-ф-фухххх!!!!», и первые, еще неуверенные трески в пламени; я даже почувствовал, как болят отбитые во время бегства пятки, и тот запаленный вкус, что вязко стоит в горле после долгого бега. |
