Но тут же Маша махала рукой:

— Откуда вам слышать? Вы же турок!

— Маша! Такая юная и красивая, а говоришь как мужик. Наши женщины не говорят так и не спорят с мужчинами. Они во всём нам покоряются. И тебе советую…

— Со мной у вас ничего не выйдет. И все казачки таким мужикам, как вы, подчиняться не станут. Мы — вольные. Давайте больше денег для приюта, иначе дубину возьмём.

— Ай-яй, Маша! Нехорошо. Какая дубина? Кто её возьмёт? Она, что ли, у вас в приюте есть?

— У каждого парня, и даже у девочек — у всех есть.

— Ай, Маша! Терроризм развела в приюте. Тебя в тюрьму посадят. Вот скажу Тихону Щербатому и банкиру Дергачевскому, они вас прокурору отдадут.

— Тихон Щербатый, и банкир, и прокурор — они и есть первые террористы. Это они у людей деньги украли и голодом всех морят. Прибавляйте денег, а не то дубина!

— Ну, Маша, ну, Маша — знаю, что шутишь, но ты шути полегче, как-нибудь иначе. А деньги я дам. Одевай детей красиво и корми лучше — дам я вам деньги.

И сотрудники приюта после таких Машиных атак получали зарплату едва ли не в два раза большую, чем прежде. Маша втайне от всех добавляла и своих, и получалось у них в среднем по пятьсот долларов на каждую работницу. Это если пересчитать на рубли, выходило по пятнадцать тысяч на работницу. Такую зарплату только на нефтепромыслах рабочим платили. В условиях деревни, когда у каждого в погребе и овощи и фрукты водились, было куда как щедро, и женщины закладывали денежки впрок, боялись худших времён.

Второй плацдарм материального преуспевания наладил Денис Козлов: на его двух фермах теперь трудилось человек тридцать. И всем он так же обеспечивал хорошую зарплату.

И третий плацдарм, едва ли не самый мощный, расширился и окреп на строительной площадке древнего храма. Здесь трудилось человек тридцать мужчин и двадцать женщин. И беспрерывно прибирали от мусора площадку. Трудились тут и взрослые дети. Впрочем, большинство их работало в колхозном саду.

Остальная часть казаков и казачек вывела технику на поля: пахали, бороновали, сеяли.

Это был первый год, когда станичники как бы очнулись от десятилетней спячки и с яростью, присущей казакам, взялись за дело.

Спиртным не пахло. Не было случая, чтобы кто-то не только напился, но и губами приложился к рюмке. Приказ Гурьяна исполнялся с какой-то молитвенной, мистической точностью. Зелёный змий улетел из станицы, и верилось каждому, никогда в неё не вернётся. Жаль только, что во всех других городах и весях России он продолжал править свою губительную роковую тризну.

Думала обо всём этом Мария, подъезжая к городу. И вдруг ей навстречу — автобус с ребятами. Из кабины ей машет Павел: остановись.

Она выходит из машины, а к ней со всех ног — Зоя.

— Мама! Мамочка!..

— Захлебнулась слезами, повисла на шее. А Мария целует её головку, щёки, глаза.

— Доченька моя! Нашлась! Теперь мы вместе. Ты будешь со мной, всегда со мной.

А когда прошла эта минута внезапного счастья, Павел ей сказал:

— Вот ещё сорок ребят. Я освободил их. Разместим в приюте.

— Да, да, конечно. Для всех найдём место.

Маша с Зоей и с ними Павел сели в машину и поехали вслед за автобусом. Мельком Маша кинула взгляд в кабину и увидела за рулём Чубатого. Он кивал головой и улыбался всем своим белозубым ртом. Маша спросила у Павла:

— Чубатый тебе помогал?

— Да, он молодец. Настоящий казак!..

Скоро они въезжали в станицу.

Казаки и казачки недоумевали: зачем Шомполу такие траты и хлопоты? К чему ему эти чужие для него русские дети, которые лишились дома и родителей и скитались по улицам города и районного центра?.