Но сейчас маркизу снова было лучше, и он приветливо улыбался Гермионе, которая вертелась около кровати, гордо демонстрируя новое муслиновое платье.

Платье было из самого дешевого материала — это не укрылось от наметанного глаза маркиза, знавшего толк в нарядах. Но ярко-синий цвет ткани прекрасно подходил под цвет глаз Гермионы, являясь одновременно превосходным фоном для ее чистой светлой кожи.

Уже не в первый раз маркиз подумал о том, что, если обеспечить Гермионе приличный гардероб и вывезти ее в свет, через год она произвела бы в высшем обществе настоящий фурор.

Но он понимал, что должен выкинуть подобные мысли из головы и не внушать девочке несбыточных надежд, чтобы потом она не испытала горького разочарования.

Маркиз испытывал сожаление при мысли о том, что красавицы-дочери доктора Уинсфорда навсегда останутся погребены в этой убогой деревушке, где никто не увидит и не оценит их прекрасной внешности и природной грации.

Ровена и Лотти обладали классической красотой, внешность же Гермионы опровергала все принятые каноны в оценке женских прелестей, но оставляла неизгладимое впечатление.

Белокурые волосы Ровены были светлыми, почти серебристыми, в то время как косы Гермионы — золотыми.

Глаза Ровены и Лотти казались голубыми, как яйца дрозда, а глаза Гермионы — синими, как васильки, и такими яркими, что, заглянув в них, трудно было уже отвести взгляд.

«И как мог обыкновенный сельский врач произвести на свет такие необыкновенные создания?» — Маркиз часто задавался этим вопросом.

— Вам нравится? — Гермиона стала кружиться по комнате, чтобы маркиз мог как следует разглядеть новый наряд.

— Ты очень хорошенькая, — сказал маркиз. — Но я уверен, что ты уже знаешь об этом.

— Я хотела, чтобы именно вы считали меня хорошенькой, — призналась Гермиона, бросая на него из-под полуопущенных ресниц взгляд, от которого наверняка перестало бы биться сердце любого из юношей Литл-Поувика.

— Неужели ты сшила его сама? — поинтересовался маркиз.

— Почти что, — гордо ответила Гермиона. — Ровена сделала выкройку, но я сама прошила все швы и приделала оборочки вокруг ворота. — Девочка вздохнула. — Мне так хотелось бы, чтобы кто-нибудь пригласил меня на вечеринку. Но в Литл-Поувике не бывает вечеринок.

— А в других частях графства? Ведь живут же люди и за пределами этой деревушки.

Гермиона улыбнулась маркизу.

— Не мне объяснять вам, милорд, что знатные семейства графства держатся особняком. Если они дают бал или прием, никому не придет в голову пригласить детей простого доктора.

Маркиз ничего не ответил, потому что слова девочки были чистой правдой.

— Когда был жив старый сквайр, — продолжала Гермиона, — папу и маму приглашали раз в год на обед. Папа терпеть не мог выходы в свет, но мама всегда смеялась и говорила, что надо же когда-нибудь проветрить выходные платья.

Маркиз вспомнил, что точно так же обращался с местным доктором и его отец. Если у того доктора и были дети, маркиз не мог припомнить их, но они наверняка не походили на красавиц из семьи Уинсфорда.

— Еще мама говорила, что у каждого должно быть любимое занятие, — объявила вдруг Гермиона, следуя за ходом собственных мыслей.

— И какое же любимое занятие у тебя? — поинтересовался маркиз.

— Рисовать красивые платья! — ответила Гермиона. — Я так хотела бы, если бы представился шанс придумывать фасоны платьев, которые шили бы самые лучшие портные.

— Мне кажется, это очень хорошая идея, — похвалил маркиз.

— Только мне надо брать уроки, — со вздохом сказала девочка.