Однако Перкару казалось, что зло все же совершилось, раз его соплеменники все еще продолжают винить альв, и даже хотя правда теперь всем известна, воины вроде Акеры все еще используют воображаемый урон как предлог для нападений на них. Истина оказалась слабой защитой против воинственных устремлений. Но обвинения в адрес альв представлялись Перкару еще не самым худшим из случившегося.

— Самым неприятным является отношение ко мне соплеменников, — пробормотал юноша.

— Как к герою? Ну так ты им и являешься. О тебе уже поют песни. Как же ты хотел, чтобы к тебе относились? Как к человеку вне закона, изгою? Разве это принесло бы тебе облегчение? — Шири улыбнулся и стиснул плечо сына. — Наказание для героя — это то, что с ним и обращаются как с героем. Ты это скоро почувствуешь. Отправляйся выбирать себе землю, сынок. Ты достаточно ждал.

— Может быть.

— И подумай о том, чтобы жениться. Это тоже тебе давно пора сделать. У Бакьюма все еще есть незамужняя дочь с весьма приличным приданым… — Шири умолк, увидев выражение лица Перкара, и осушил еще одну чашу воти. — Ну да ладно. Отцу полагается давать советы. У мужчины, знаешь ли, может быть и две жены.

Перкар заморгал. Что, интересно, прочел отец у него на лице? Хотя, пожалуй, нетрудно догадаться… И с этим тоже нужно что-то решать. Он и так слишком долго откладывал.

Хизи, вздрогнув, проснулась; сердце ее отчаянно колотилось, кровь стыла в жилах, кожа словно покрылась инеем. Но страшные видения таяли, кошмар отступил перед первыми розовыми солнечными лучами, упавшими на постель из высокого окна. Хизи лежала, дожидаясь, пока испарятся остатки сна, и гадая, освободится ли она когда-нибудь полностью от подобных ночных ужасов. С прошлого раза прошло почти две недели. Кобылица и лебедка предлагали защитить ее от кошмаров, но Хизи почему-то казалось, что такая помощь в конце концов дорого ей обойдется. С каждым разом сон становился менее пугающим, подобно тому, как шрам на боку становился менее болезненным от притираний матери Перкара. Почтенная женщина также велела Хизи плавать, упражняться и растирать неподатливый белый комок жиром; она уверяла, что иначе шрам затвердеет и будет причинять Хизи боль до конца жизни. Хизи подозревала, что если она позволит своим сверхъестественным помощницам избавить ее от кошмаров, это будет иметь сходные последствия. За год, прошедший со времени путешествия в Балат, сновидения преследовали ее все реже и стали менее устрашающими. Со временем они и совсем перестанут ее мучить.

Во дворе уже кудахтали куры, поэтому Хизи поднялась, умылась, надела свое любимое золотисто-коричневое платье и сбежала по лестнице в большой зал на первом этаже дамакуты.

Там она увидела Перкара и его отца. Юноша лежал навзничь, открыв рот и крепко зажмурившись; Шири уронил голову на стол, словно кланяясь тому богу, что жил в дереве, из которого стол был сделан. Воспоминания о страшном сне оказалось достаточно, чтобы Хизи похолодела от ужаса: ей представилось, будто оба мужчины мертвы. Однако она достаточно быстро поняла, в чем дело, увидев на столе кувшин из-под воти; облегчение было таким огромным, что Хизи рассмеялась. Наконец-то Перкар оттаял и напился вместе со своим отцом. Перкар, как и она сама, выздоравливал.

Внимание Хизи привлек тихий звук. Из противоположного угла ей махала Кила — мать Перкара. Хизи пересекла зал, стараясь бесшумно ступать босыми ногами по полу из красного дерева, чтобы не разбудить мужчин.

Кила была очень миниатюрна, ниже и тоньше Хизи, но почему-то казалась более крупной, словно годы даровали ей величественность. В ее лице было что-то птичье — она напоминала Хизи изящную ласточку. Волосы Килы, заплетенные в три косы, достающие до колен, были того странного рыже-каштанового цвета, к которому Хизи еще только училась привыкать.