Твой выдох – мой вдох.

Мой выдох – твой вдох.

Так и продержались. В жаркой тесноте и близости, в коротких неспешных движениях, в поцелуях и общем дыхании. До самого конца.

А потом долго-долго не могли снова начать дышать спокойно. И Дунин тихий голос:

– Ты так смешно сопишь.

– Ты себя не слышала.

– Прекрати! – уже совсем другой, ласковый укус в плечо. – Скажи мне это…

Ему не надо уточнять – что.

– Спи, Дульсинея. Спи, царица моя любимая.

И она почти тут же это дисциплинированно исполняет. Обнимая спящую Дуню, Ваня подумал, что иначе и быть не может. И на все плевать. Они должны засыпать и проспаться вместе. Всегда. Он отвоевал это право у судьбы и не намерен им поступаться. Словно соглашаясь, Дуня привычно и сонно уткнулась носом ему в шею. Именно так.

Утром Ивана разбудил запах. На всю квартиру умопомрачительно пахло свежепожаренными оладьями. Дульсинее рядом на запахи было все равно – сопела на его плече, обхватив для надежности Ванину руку. Трогательно и мило, но есть захотелось просто смертельно. Поэтому аккуратно высвободился из царского плена, немного полюбовался открывшимся от его движения… пейзажем? натюрмортом? а, точно – натурой! – а потом накрыл натурщицу обратно одеялом и потянулся к штанам.

Голоса он услышал, едва притворил за собой дверь зала. Мать конспиративным шепотом:

– Они же… они же… Я шла мимо… Одежда вся на полу, они же занимались…

Судя по паузе, у матери кончились слова. А вот у бабушки нашлись. Сказанные философским тоном:

– Дело молодое…

Послышался какой-то непонятный звук – то ли чем-то хлопнули, то ли стукнули.

– Он сделает ей ребенка в моем доме! – а потом, после обреченного выдоха: – Или уже… сделал.

Бабуля весело хмыкнула. А Ваня вспомнил, что подслушивать нехорошо.

– Всем доброго утра! – обеим женщинам досталось по поцелую в щеку. – Пахнет невероятно вкусно. Можно я сначала поем, а потом пойду умываться?

Ида Ивановна вздохнула и поставила перед ним тарелку.

– Чаю налить?

– Угу, – Иван ухватил не просто еще теплый, а почти горячий верхний оладушек и впился зубами. Вкусно – язык бы не проглотить.

– Промялся? – невинно вопросила Антонина Марковна. Мать за спиной снова вздохнула, а потом устроилась напротив, не сводя внимательного взгляда с сына. Но все это почему-то лишь добавляло Тобольцеву хорошего настроения.

– Как спалось, ба?

– Да ничего, слава богу. После того как вы угомонились.

Теперь Ида Ивановна охнула – почти как Дуня ночью. А Антонина Марковна продолжила как ни в чем не бывало:

– Принеси Дуняше своей халат, Ромео. Она же там без всего, поди, нагишом.

Тут терпение Иды Ивановны кончилось, она резко поднялась с места и, ни на кого не глядя, гордо прошествовала к выходу из кухни. А спустя пару минут вернулась. В ее руках было нечто черно-красно-золотистое, при ближайшем рассмотрении оказавшееся халатом натурального японского шелка, привезенным Ларой Деминой своей подруге из Осаки.

– Вот. И, между прочим… – после видимого усилия: – Я не говорила… что мне твоя Евдокия… не нравится. Не понимаю, почему она так решила.

– Ты и без слов все можешь сказать, – не остался в долгу сын. А потом тронул пальцем гладкий шелк и вдруг улыбнулся матери.

А Ида Ивановна улыбнулась сыну и ответила, тщательно подбирая слова:

– Мне кажется, она… Нет, конечно, иногда она непозволительно остра на язык, но в целом… Хорошая девочка.