Почему же он стремится вновь и вновь доказывать каждой встречной женщине, что он неотразимый мужчина? А каждому мужчине, даже в явно неравном поединке преподавателя со студентом, что остроумнее его, Фостера, нет?
Да взять даже беднягу Кэпа! Он сделал блестящую карьеру и все же боится, что имя его будет забыто. Вот он и корпит над своей книгой, которая призвана сохранить память о нем на века. Бедный Кэп! С какой завистью он говорил о титуле, пожалованном Берцелиусу.
Брейд прикусил губу. Все они страдают от одной болезни. От неуверенности!
Человек пробкой выскакивает на свет из чрева матери и навсегда лишается защиты. Вокруг холод, свет режет глаза. Дыхание дается с трудом. Покой, тепло, уютная темнота потеряны безвозвратно. Отныне неуверенность — его удел…
Наутро Брейд спустился к завтраку в молчаливом настроении, твердо решив во что бы то ни стало сохранить хрупкую паутинку мира и доверия между собой и Дорис. Яичница с ветчиной уже ждала его на столе. Дорис быстро улыбнулась навстречу ему, но тоже ничего не сказала.
Он слышал, как наверху возится Джинни, и поспешно ел, стараясь скорее кончить, пока она не ворвалась в комнату, заполнив ее своей бьющей через край энергией. Торопливо проглотив кофе и вытирая салфеткой рот, он сказал:
— Я уйду пораньше, хорошо?
— Конечно, — отозвалась Дорис. — Слушай, Лу!
— Да?
— Ты мне позвонишь… в случае чего?
— Ну разумеется. А если не позвоню, значит, все в порядке. Да ты не беспокойся, — он вспомнил их ночной разговор, — положись на меня.
Она улыбнулась дрожащими губами:
— Хорошо.
Он крепко поцеловал ее, но, услышав на лестнице дробный стук башмаков Джинни, поспешил к двери.
— До свиданья!
На этот раз студенты вели себя почти как обычно. Кафедра меньше привлекала их, и те, кто питал врожденную склонность к максимально удаленным рядам, уже были на пути в свое убежище.
Брейд читал лекцию немного громче, чем всегда, словно стараясь внушить своим слушателям, что ничего не произошло. И формулы на доске он писал крупнее обычного, гладко и деловито рассказывал о продуктах присоединения карбонильной группы, но все время как бы наблюдая себя со стороны.
После лекции он задержался, отвечая на вопросы, — еще одно свидетельство возвращения к нормальному порядку вещей. Но вот он покончил и с этим, вынул из ящичка возле входа в канцелярию свои письма и начал медленно подниматься на четвертый этаж, туда, где совершилось убийство. (Уж не потому ли он намеренно не воспользовался лифтом, что хотел оттянуть возвращение в этот мир?)
Поднимаясь по лестнице, он просматривал почту.
Внимание его привлек желтый конверт, в каких обычно пересылалась факультетская переписка. На конверте была напечатана его фамилия, а вместо адреса отправителя значилось только — химический факультет. Что это еще за официальное уведомление? Неужели такая быстрая реакция на субботний срыв? Ему представилось, как Литлби спешит утром в университет, а на уме у него только одно срочное дело, с которым надо покончить без проволочки.
Он засунул остальные письма в карман и вскрыл желтый конверт. В нем оказался бланк всего с одной строчкой: «За проведение курса лекций по технике безопасности несет ответственность администрация». И внизу подпись: Литлби.
Брейд изумился. Старик внял брошенному мимоходом вызову! Естественно, об «упорядочении его положения» и речи не было, но даже такого результата Брейд никак не ожидал.
Он дошел до своего этажа и лицом к лицу столкнулся с Отто Ранке, спускавшимся с пятого.
Брейд почувствовал, как у него кровь зашумела в ушах. Ему даже показалось, что губы его напряглись, словно он сейчас оскалится и зарычит.
Первым заговорил Ранке. |