Я стояла на еще тлеющих углях, не чувствуя их жара, и пела. Второй раз в жизни я пела Плач по Ушедшим. Последнее послание для уходящих за Край Ветра. Второй раз — но не последний.

Лай'а'Ниар, Стон Скорби.

Кажется, проняло даже гоблинов.

Последняя нота моей песни еще дрожала в морозном воздухе, когда был создан круг, и был он замкнут.

Они сели, скрестив ноги, вокруг пепелища. Вперемежку: мои эльфы, человек, гном и гоблин. Каждый воткнул меч перед собой в землю, спрятал волосы под капюшоном или накидкой.

Левая рука — на перекрестье гарды, правая, раскрытой ладонью вверх, спокойно лежит на колене.

Для нас, сидхэ, такой ритуал был, по большей части, лишь данью обычаям, ибо вряд ли нам так уж требовалась эта техника концентрации… хотя в ритуалах есть некая завораживающая простота и четкость, что изрядно способствует плетению чар. Смертным же ритуал был просто необходим, в первую очередь для того, чтоб я случайно не увлекла их за собой.

Кроме всего, это и в самом деле было красиво: идеальный круг немых мужских фигур, идеальный круг оружия, серо-черный пепел, тлеющие еще кое-где угли — и белая женщина, неподвижно застывшая в центре.

Я слушала.

Я молча взывала к памяти — старой-престарой, немыслимо древней памяти этих оплавленных камней, некогда сложенных руками моих предков, и оскверненных потом черным колдовством… нет, не людей. Нелюдей.

И камни отозвались, и время дрогнуло… оно никогда не имело над нами решающей власти… я слегка, чуть-чуть, коснулась тех снов…

Когда-то мои кровные родичи касались этих камней.

Когда-то кровные родичи тех, кто был в круге, ходили по этой земле.

Когда-то та кровь, что текла в наших жилах, ушла в эту землю.

К ней я взывала — и она отозвалась.

Я запела тихо-тихо, почти не разжимая губ.

И увидела, как дрогнуло и качнулось небо, словно огромное колесо начало вращение… сперва медленно, потом все быстрей и быстрей.

Круг за кругом.

Я тоже покачнулась и дрогнула… и коснулась колеса, и толкнула обод… и начала вращать мир вокруг себя, противосолонь, назад, вспять.

И послушное время было затянуто мною в это вращение… и в белесом мареве растаяли старые камни… все растаяло… лишь девять лепестков серебряного огня, девять осколков звезды удерживали меня от растворения в этом тумане и вращении.

Где-то возник всплеск силы и боли… я потянулась к нему… шагнула… хотя шагать было нечем и некуда.

И что-то слепое и старое шевельнулось рядом со мной…

… тот первый всплеск, которого я достигла, сжег бы меня насмерть, если б у меня было тело. Сколько боли и гнева… так много боли…

Откуда-то я знала, что могу сейчас слепить из этого марева нечто, что станет образом… что-то, необходимое тем лепесткам огня, что меня удерживали…

Я впустила в себя туман, и стала болью, стала гневом, стала огнем, и стала ужасом… и принялась за работу.

Послушный моей воле туман начал сгущаться в нечто, готовое принять форму.

И вновь моего сознания коснулся отголосок того ледяного мертвого присутствия, но я не остановилась — просто не могла остановиться теперь.

Лоррин, гном. Лиан.

Лоррин сидел в кругу между двумя эльфами — сероволосым и сероглазым суровым воином, которого называли Эрил, и черноглазым надменным аристократом Хэлгэ, излучавшим такой холод, что воздух вокруг казался теплым по сравнению с его взглядом.

Торх'эс примерно представлял себе, какого рода обряд он увидит: у гномов было в обычае спрашивать место, если больше некому было рассказать о преступлении. Но такого уровня ворожбы он увидеть не ожидал, а тем более не ожидал, что сам станет в этом участвовать.